ГЕОГРАФИЯ СЕМЬИ ГЛАЗМАН

Даниэль Глазман
Михаил Ринский

ГЕОГРАФИЯ СЕМЬИ ГЛАЗМАН


Одесса – Канада – Одесса - Палестина – вновь Одесса – Харбин – Палестина – зигзаги жизненного пути энергичного Даниила Глазмана, первопроходца семьи энтузиастов создания Государства Израиль.

Семейная легенда «страной исхода» основателей семьи в Одессу считает Белоруссию. И не случайно: Глазман, в переводе с идиша «Стеклянный человек», была распространённой фамилией в местечках Белоруссии, да и профессия у многих из Глазманов была – стекольщики, в те времена – люди уважаемые.
В мировую историю Глазманы вносили и вносят поныне немалый вклад. В самые отчаянные годы революционной России секретарём самого деятельного в те годы большевика Троцкого был Михаил Глазман, кстати – покончивший жизнь самоубийством в 1924 году. Выходцем из Белоруссии был писатель на идише Борух Глазман. В Одессе родился выдающийся математик харьковчанин Израиль Глазман. И поныне Леонид Глазман – главврач прославленного Института нейрохирургии имени Бурденко, Исаак Глазман – автор и издатель детских книг, раввин Мордехай Глазман – директор «Хабад-Латвия», а одна из международных судоходных компаний так и называется: «Глазман интернейшнл трайд ЛТД».
Вот и в Одессе было немало Глазманов, людей разных сословий и разного достатка. Среди них семья Даниэля и Брахи Глазман ещё в середине ХIХ века была в числе самых уважаемых. У них было пятеро детей. Сын Даниэля Лейб (Леон) владел фабрикой игрушек и оловянных солдатиков на улице Тираспольской и складом на Дегтярной, в христианских кварталах города. Леон Данилович Глазман
У Леона и его жены Перл было два сына и две дочери. Даниэль, старший сын, родился в 1874 году, младший Иосиф (Осип) – в 1884-м. Дочерей звали Маня и Берта (Браха). Семья жила на Тираспольской улице: в первом этаже – их фабрика, во втором - большая квартира хозяев. Хотя в семье соблюдали патриархальный уклад предков, детям Леон и Перла дали не только религиозное, но и хорошее светское образование. Наряду с ивритом, братья знали и европейские языки. Старший сын, красавец Даниэль, свободно разъезжал по Европе и, интересуясь техникой, делал неожиданные покупки, например – приобрёл паровую машину.
Женился Даниэль на Либе Берщанской из богатой семьи, которой принадлежал целый квартал домов в центре Одессы, на Полицейской улице. Они сдавали в аренду квартиры, магазины, имели и свои. Один из них, магазин одежды, принадлежал Юдлу и Фане Берщанским, родственникам Либы. Магазин обуви – Кейле Михельс-Глазман, племяннице Леона и, между прочим, прабабушке Валерия Ладыженского, секретаря Общества дружбы Израиль - Китай и одного из редакторов бюллетеня Ассоциации выходцев из Китая. Кейле, вдове с пятью детьми, немало помогал дядя Леон Глазман. До сих пор потомки Кейлы в Израиле добрым словом вспоминают эту мудрую женщину. Свадьба Даниэля Глазмана и Либы Берщанской
Но вернёмся к главным героям нашего очерка. Даниэль и Либа отлично ладили друг с другом: люди образованные, оба – театралы, они, наряду с этим, и в вопросах будущего семьи понимали друг друга.
Младший сын Леона и Перлы Иосиф (в семье – Осип) в 1903 году уехал в Германию продолжать учёбу. Там он стал отличным специалистом в области технических наук, доцентом университета во Франкфурте. В Германии женился на Елене из еврейской семьи, у них родилась дочь Тамара.
Тем временем в Российской империи назрели события, на острие которых оказалась Одесса. Этот портовый город был одним из центров притяжения энергичных, предприимчивых людей, начиная от промышленников, купцов, людей искусства и кончая преступным миром. Евреев он привлекал, как один из немногих крупных городов, где, в условиях ограничений «черты оседлости», легче было обосноваться. По переписи 1897 года, в Одессе проживало около 139 тысяч евреев – треть населения. В 1910 году евреи практически монополизировали экспорт зерна, им принадлежало семь банков из десяти. Большую часть лавочников, мелких торговцев и ремесленников составляли евреи.
В городе была своя еврейская структура: семь синагог, начальные и средние учебные заведения, от школ талмуд-тора и хедеров до высшей школы иудаизма и от профтехучилищ до гимназий и коммерческого училища. Были свои больница, библиотеки и различные благотворительные учреждения. Своё литературное объединение, газеты, театр на идише. Свои политические партии и общества.
В то же время, наряду с богачами Бродскими и Эфруси, двумя тысячами по-настоящему состоятельных евреев, большинство еврейского населения жило в постоянной нужде, и даже зажиточные – в неуверенности в завтрашнем дне из-за угрозы погромов, по числу которых город был одним из лидеров в России. Первые еврейские погромы, ещё в 1821 и 1859 годах, здесь организовывали местные греки, в те годы – торговые конкуренты евреев. Затем в 1871, 1881 и 1886 годах погромы учинялись русскими и украинскими жителями, причём власти города не только не препятствовали бандитам, но, наоборот, арестовывали обороняющихся.
Но самый кровавый погром произошёл в Одессе 18-20 октября 1905 года, когда было убито до 400 евреев и 50 тысяч осталось без крова. Сопротивление еврейской самообороны было подавлено царскими войсками с применением артиллерии; при этом погибли 50 участников самообороны. Но и после введения чрезвычайного положения в городе продолжали бесчинствовать черносотенцы из «Союза русского народа».
Во время погрома пострадали и фабрика, и квартира семьи Леона Глазмана. Всем удалось спастись благодаря защите рабочих фабрики. После погрома семья решила искать новое прибежище, не оставаться в этом городе, где в любое время можно ждать новых вспышек антисемитизма – и они ещё будут и в 1906 году, и в дальнейшем. Одесса. Улица Ришелье, дом 12.
В том же 1906 году Даниэль Глазман отправляется в Канаду. Там он покупает большой участок леса и пытается создать хозяйство, но тяжёлая корчёвка деревьев оказалась слишком дорогим и трудоёмким делом, и Даниэль вынужден продать участок и вернуться в Одессу.
Недолго пробыв в городе, ещё продолжавшем бурлить антисемитизмом, Даниэль уезжает в Палестину вместе с женой и детьми, которых у них с Либой к тому времени было уже трое, и все – мальчики: Хаим, Илья и Давид. Здесь Даниэль покупает участок на необжитом в то время месте, ныне – одном из районов города Петах-Тиквы, который ныне называется Эйн-Ганим. В Еврейской энциклопедии говорится об основании поселения Эйн-Ганим Одесским палестинским обществом в 1908 году. В городе Петах-Тикве и ныне отдают должное Даниэлю Глазману, как одному из основателей Эйн- Ганима.
Даниэлю удалось не просто закрепиться на новом месте, но тяжёлым трудом вместе с такими же первопроходцами создать крепкое еврейское сельскохозяйственное поселение. В 1908 году в семье прибавилась дочь Брурия (Берта). Но в то время Палестина принадлежала Оттоманской империи, и в 1914 году, после начала 1-й Мировой войны, турки выслали из Палестины в Египет евреев, в том числе Даниэля и Либу Глазман с четырьмя детьми. Даниэлю ничего не оставалось, кроме как вернуться в Одессу.
К этому времени и Леон Глазман, так и не поправивший свои дела после погрома на фабрике и в квартире, понял бесперспективность и опасность жизни в Одессе, тем более – война продолжалась, людям было не до игрушек, и чувствовалось приближение революционных, а с ними и погромных катаклизмов. Так что Даниэль долго не задержался в Одессе и вместе с женой и детьми уехал искать счастья на восток, куда в те годы уезжали тысячи и тысячи евреев, так как путь на запад был закрыт войной. Решили ехать на Китайско-восточную железную дорогу – КВЖД, в Харбин, бурно растущий город, куда выезд поощрялся властями. С собой везли фабричное оборудование и тонны олова, надеясь организовать в Харбине производство оловянных солдатиков и других игрушек.
Продолжительный путь через всю Сибирь в пропахших паровозной копотью и потом тарахтящих вагонах; холодные неблагоустроенные станции – всё это осталось легендой семьи, как один их жизненных кошмаров. Передавался следующим поколениям эпизод, в общем-то знакомый многим россиянам, когда один из сыновей Даниэля Илья отправился на одной из станций за кипятком, поезд тронулся, а мальчика нет! Взволнованные родители уже прощались мысленно с сыном, а он преспокойно впрыгнул на ступеньки тамбура последнего вагона медленно набиравшего скорость поезда и, пройдя по вагонам, доставил всем радость своим появлением. Артиллерийская улица в Харбине
На Артиллерийской улице Харбина, дом 7, в складском помещении Даниэль наладил производство оловянных солдатиков, но дело оказалось убыточным: беженцам, наводнившим город, было не до игрушек. Даниэль продолжал бороться: пытался создать в Харбине еврейский театр, в котором сам он был режиссёром – получилось, были хвалебные отзывы в газетах - вырезки долго хранились в семье, но стезя высокого искусства не решила финансовых проблем. Пришлось устроиться на работу сыновьям-подросткам. Сын Давид запомнил на всю жизнь свою непродолжительную работу на фабрике, где трудились китайцы в ужасных условиях, теряя здоровье и умирая в раннем возрасте от холеры, вспышка которой была на фабрике.
У Даниэля ещё оставалось много денег, но это были деньги царской России, которые день ото дня обесценивались. И хотя Глазманы успели приобрести в кругах еврейской общественности города большой авторитет, гордым одесситам не хватало своего дела, прочного завтрашнего дня, тем более, что к КВЖД уже протягивали руки и большевики, и Япония. Тем временем Палестина перешла от турок под английский мандат, и сионисты всего мира – а Глазманы всегда были в их первых рядах – воспрянули духом. Даниэль и Либа решили вернуться в Палестину.
О том, как тепло провожали Даниэля Глазмана друзья-сионисты, можно судить по «Напутственному слову от сионистской народной фракции «Цеирей Цион» в Харбине» в его адрес: «Удачи тебе, дорогой товарищ. Сегодня у тебя большой праздник! Это день, которого ты ждал…возвращения в дорогой тебе Сион… Дай Б-г, чтобы… и мы удостоились чести последовать за тобой в нашу любимую страну, чтобы там вместе, плечом к плечу с тобой, мы работали под знаменем нашего возрождения…»
В 1919 году путь из Китая в Палестину был совсем не прост. Морские пути проходили через Японию, требовалась японская виза. Успешно преодолев бюрократические препоны, отплыли, везя с собой, помимо прочего, и всё одесское олово. Однако обесцененных российских денег хватило только до Египта. В Александрии пришлось занять деньги у местных евреев – ростовщиков, а по приезде в Израиль – продать хозяйство в Петах-Тикве, чтобы расплатиться с долгами. Даниэль Глазман в Израиле.
На оставшиеся деньги купили дом в Тель-Авиве, на улице Хагдуд Аиври - Еврейский батальон, в районе, где ныне – новая автобусная станция – Тахана мерказит. В то время это была окраина Тель- Авива, ныне - центр города. В этом доме Даниэль создал кинотеатр, второй в Тель-Авиве. Кинотеатр назывался «Орания», но горожане называли его «Улам Глазман» - «Зал Глазмана». Кино в то время было делом новым, и кинотеатр приносил доход, хотя и скромный. Даниэлю приходилось ещё и разъезжать с кинопередвижкой по Ближнему Востоку, тогда ещё чётко не разделённому границами.
В те годы немногочисленные, но боевитые евреи, сионисты- переселенцы, вели жёсткую борьбу против английских колонизаторов за свою внутреннюю автономию, за признание прав евреев на возвращение в Палестину. Еврейское подполье действовало активно. Большую роль играло своевременное получение информации из Европы и самой Англии для опережения действий колонизаторов. Оборудованный в доме Глазманов, несмотря на запрет властей, мощный – для того времени - радиоприёмник позволял принимать сообщения из Лондона раньше, чем они обрабатывались и доводились до сведения английской администрации. Когда власти поняли это и «вычислили» расположение радиоприёмной станции, нагрянули в дом Даниэля. Но им нечего было противопоставить резонному доводу хозяина, что для мощного устройства просто необходима антенна, а её на доме не было. Действительно, сложно было догадаться, что антенной служила сама крыша дома, покрытая слоем олова. Это – лишь один из примеров находчивости и технической изобретательности Даниэля Глазмана.
Жена Даниэля, Либа Глазман, по приезде в Израиль получила имя Ахува. Занималась воспитанием четверых подраставших детей. Образованная женщина, она прекрасно знала русский язык и передала его детям и внукам, из которых старшие и поныне понимают русский язык. Все дети получили хорошее образование. Пальмы на месте кинотеатра "Орания" и карандашной фабрики.
В 1922 году из Одессы приехали родители Даниэля, Леон и Перл Глазманы. Приехали они с подорванным здоровьем, измождённые погромами и голодом в годы гражданской войны, когда Одесса не раз переходила из рук в руки, и каждый новый захватчик «экспроприировал» и просто грабил и бесчинствовал на свой лад. Старики прожили недолго: Леон скончался в конце 1926 года, Перл – в феврале следующего. Похоронены они на старом тель-авивском кладбище в самом центре города, в соседстве с выдающимися и уважаемыми деятелями еврейского народа, к примеру такими, как поэт Ш. Черняховский или писатель М. Нордау.
Родителям ещё удалось в последние годы жизни увидеть и младшего сына Иосифа (Осю), который приехал в Палестину в 1925 году вместе с женой Еленой и дочерью Тамарой. Скорей всего, преуспевающего доцента заставил покинуть респектабельную Германию набиравший там силу национализм, который через несколько лет приведёт к власти Гитлера. Но и в скромном по тем колониальным временам Тель-Авиве отличный опытный педагог нашёл себя: он создал в Тель-Авиве, на улице Монтефиоре, техническую школу – сейчас бы её назвали колледжем, - подготавливавшую отличных специалистов в различных областях техники. Неподалеку, на месте нынешнего первого высотного здания Тель-Авива Мигдаль Шалом Меир, находилась престижная первая гимназия на иврите «Герцлия». Многие гимназисты старших классов параллельно осваивали технические науки в школе Иосифа Глазмана, а то и вовсе переходили учиться в эту школу. Квартира директора школы размещалась непосредственно над классами училища.
Если в педагогической деятельности Иосиф преуспел, то в семейной жизни у него произошла катастрофа: жена Елена покинула его, сойдясь с раввином и забрав с собою дочь. Иосиф так и жил один и скончался от инфаркта в 1950 году. В здании его школы сейчас - китайский ресторан. Дочь Иосифа Тамара вышла замуж за инженера родом из Вены Отто (Эйтана) Рудиха. Тамара много помогала репатриантам. Два сына-красавца Рудих и сейчас живут с семьями в Израиле. Семья Глазман в фойе кинотеатра "Орания"
В Палестину приехала и одна из сестёр Даниэля и Иосифа, Маня. Муж, русский по национальности, остался в России. К сожалению, Маня рано ушла из жизни из-за теплового удара.
Но вернёмся к семье старшего брата. Тель-Авив рос и развивался, в нём строились новые современные общественные здания, в том числе и кинотеатры. «Орании» было трудно конкурировать с ними, а пожилому Даниэлю – трудно его содержать. В здании вместо кинотеатра оборудовали карандашную фабрику «Моледет» - «Родина».
Даниэль скончался в 1945 году. Фабрика перешла под руководство мужа дочери Брурии, Фабиана Падовича. Биография его интересна тем, что в период революции бывший фабрикант из Лодзи Падович воевал в Красной армии. Ему довелось беседовать с В. И. Лениным о сионизме. Ленин сказал, что не понимает, что может быть общего у еврея – большевика с сионистами. Это настолько задело еврея-сиониста Фабиана Падовича, что ускорило его выбор в пользу Палестины. Об этом эпизоде биографии отца в своё время поведал, с его слов, сын Фабиана и Брурии Гидеон Падович. Гидеон Падович с родственником Валерием Ладыженским
Сейчас на месте кинотеатра «Орамия» с благоустроенной территории при нём со

хранились, как бы стражи, охраняющие семейную память, две высокие пальмы, видные издали на фоне всё ещё невысоких домов старой застройки. Эти пальмы посадил Даниэль своими руками ещё в 1920 году, и сейчас их возраст превышает 70 лет, после которых деревья получают статус охраняемых государством. А вот здание не сохранилось: фабрика была переведена в Герцлию. Со временем была модернизирована, и сейчас это – завод полимеров, и поныне управляемый Гидеоном Падовичем и его сыном Эйлоном. Родной брат Гидеона Натаниэль живёт с семьёй в Петах-Тикве.
Все три сына Даниэля преуспели. Хаим был инженером-электриком, работал в Израиле и Бельгии. Илья был директором гимназии в Тель-Авиве. Сын его Ами – профессор Хайфского техниона. В гимназии у Ильи преподавал и его младший брат Давид.
Раз в год на праздник Хануки сотни выходцев из Китая и их дети, внуки и правнуки собираются на торжественную встречу земляков, где Председатель Ассоциации выходцев из Китая в Израиле «Игуд Иоцей Син» Теодор Кауфман и самыё уважаемые члены Ассоциации в праздничной обстановке вручают именные стипендии студентам - потомкам выходцев из Китая. В числе студентов-стипендиатов 2006-2007 учебного года – правнуки Даниэля Глазмана: два сына Гидеона и дочь Натаниэля Падовичей. Они готовятся пополнить ряды защитников и созидателей молодой страны, которую ценой тяжёлого труда и лишений отвоевали и построили их отважные, мужественные предки, и Глазманы – в их числе.
Михаил Ринский (972) (0)3-6161361 (972) (0)54-55299
rinmik@gmail.com
mikhael_33@012.net.il

ОДИССЕЯ ОДЕССКОГО ЕВРЕЯ (Владимир Михельс)

Михаил Ринский

ОДИССЕЯ ОДЕССКОГО ЕВРЕЯ
Из сайта «Всероссийского генеалогического дерева»:
«МИХЕЛЬС ВЛАДИМИР АНДРЕЕВИЧ (Вольф Израилевич), 1892(Одесса)-1940… Советский разведчик. … Работал в газете «Известия», референтом в Наркомате иностранных дел. Участник первого полёта по маршруту Москва-Пекин (книга с предисловием М. Горького). 1936-38гг. - генеральный консул СССР в Данциге, одновременно резидент Разведывательного управления Красной армии. По сфабрикованному обвинению расстрелян 3 февраля 1940 года. Реабилитирован»…
Это – далеко не полный перечень даже послужного списка неординарного человека, вся многогранная жизнь которого – отражение бурных событий первой половины ХХ века до Второй мировой войны.

Зажиточно жила семья Михельсов. Сруль начинал приказчиком в обувном магазине. Удачно женившись на Кейле, дочери Арона Глазмана из известной и уважаемой семьи, Сруль стал владельцем обувного магазина на Ришельевской, центральной улице Одессы. Семья была многодетной. Два сына: старший Фёдор и Вольф, родившийся в 1892 году. Три дочери: Ольга, Мария и Минна (Нина) – младшая, родилась в 1897 году. После безвременной смерти мужа в 1898 году Кейле одной пришлось вести торговые дела и растить детей. С помощью семьи Глазман она переезжает в дом на Полицейской улице, также одной из центральных в Одессе, с пятикомнатной квартирой на втором этаже и обувным магазином - в первом. Дети получили приличное по тем смутным временам образование. Вольф закончил среднетехническое мукомольное училище, Мария – медицинское училище, Нина – русскую гимназию. Когда подрос Фёдор, он, как старший из детей, стал правой рукой матери в торговых делах обувного магазина. Ольга вышла замуж за профессора-экономиста Симона Авалиани из известной в Одессе семьи выходцев из Грузии. Вольф (Владимир) Михельс - студент
В 1913 году Вольф был призван в армию и провоевал всю мировую. В 1918 году он вступил в партию большевиков, работал во фронтовых газетах и стал корреспондентом газеты «Известия». В 1919-20 годах Вольф, по документам Владимир Андреевич Михельс, – политработник Красной армии в Екатеринославе (Днепропетровске) и Киеве. В послужном деле его сохранилось описание стычки с бандитами во время одной из командировок, когда Владимир едва не погиб и был спасён своевременно прибывшим отрядом Красной армии. Тогда он был награждён именными часами. Одновременно Михельс продолжает сотрудничать в «Известиях».
На Украине Михельс не мог не быть в курсе тех кровавых погромов, которые чинили в то время банды разных мастей. Вольф не мог не быть на стороне своего народа. Мало того: даже будучи в рядах большевиков, он, в противовес «линии партии», поддержал позицию своей матери и дедов, когда его сестра Нина решила связать свою судьбу с иноверцем, отставным солдатом царской армии. Об этом интересно рассказать, так как В. Михельс ещё не раз примет участие в судьбе Нины. Тем более, что с приходом в Одессу большевиков старший брат купец Фёдор Михельс бежал в Румынию, где - как в воду канул, и Вольф, оставшись единственным мужчиной в семье, как бы опекал мать и сестёр.
В 1916 году солдат Анатолий Николаевич Зверев, выходец из богатой старообрядческой крестьянской семьи, приехал после госпиталя в Одессу долечивать раны. Случайная встреча с Ниной переросла во взаимные чувства. Анатолий стал настаивать на оформлении их брака, но мама Кейла решительно возражали против брака и потому, что Анатолий был иноверцем, и из-за социального неравенства. В любом случае, по императорским законам, для такого брака требовалось личное разрешение императрицы на переход Нины Михельс в православие, и Анатолий Зверев, несмотря на нежелание Нины нарушить волю семьи, отправил прошение, не зная, что к этому времени императрица Александра Фёдоровна уже пребывала под домашним арестом.
И всё-таки Анатолий увёз Нину в Петрозаводск, где они в гостинице провели три месяца, поначалу счастливых – до тех пор, пока потребности привыкшей не отказывать себе ни в чём Нины не вступили в противоречие с возможностями отставного солдата, даже и устроившегося на работу. После ссоры Нина вернулась к родителям. Зверев последовал за нею. К этому времени Красная армия отбила Одессу у белых. Анатолий не нашёл другого выхода, как обратиться в одесский политотдел Красной армии с просьбой разрешить ему пройти гиюр. Таким образом он надеялся добиться согласия на брак семьи Нины, которая к тому времени уже ждала ребёнка. В то же время он отказался вступить в ряды Красной армии.
Приехавший из Екатеринослава Владимир Михельс, возмущённый «совращением» сестры, в отместку за её «поруганную честь» поспособствовал тому, что Анатолия Зверева посадили в тюрьму за отказ служить в Красной армии. От Нины потребовали прекратить любые контакты с возлюбленным: «Даже махорки не приносила в тюрьму», - вспоминал Анатолий через много лет. В апреле 1918 года Нина родила девочку, которую назвали Ольгой, и спустя несколько месяцев Владимир Михельс отправил сестру с младенцем из неспокойной Одессы, и к тому же подальше от Зверева, в Тифлис, к сестре Ольге Авалиани. И вовремя отправил, так как Одессу ещё раз захватили белые. Зверев оказался на свободе и уехал жить в Петроград. Там он женится на женщине единой с ним веры, у них будут дети, но ни Нину, ни дочь Анатолий не выпустит из поля зрения, будет регулярно платить алименты и вообще – принимать участие в их жизни.
Но вернёмся к Владимиру Михельсу. В 1919 году в Екатеринославе Вольф женился на Фрейде (Марии) Наумовне Лейкиной, окончившей зубоврачебные курсы в Варшаве. В 1920 году Владимира Михельса отзывают на работу в ЧК Москвы. О характере его работы в этом органе в те тяжкие годы ничего неизвестно. По воспоминаниям дочери, Михельс был лично знаком с Лениным, участвовал в работе партийных съездов. Судя по всему, он и в этот период не прекращает публиковать статьи. В 3-м издании собрания сочинений В. И. Ленина есть его распоряжение по поводу заметки В. А. Михельса в «Известиях» - предлагается проверить правильность заметки о расхищении залежавшихся грузов и при подтверждении принять меры, в том числе – к «привлечению к строжайшей ответственности виновных». 1921 год. Владимир Михельс и Фрейда (Мария).
В. Михельсу предоставляют три комнаты в центре Москвы, в бывшей роскошной квартире армянского графа Саркисова, бежавшего от большевиков в Париж. И даже на такой работе, не без риска для своей карьеры, а может быть и жизни, Вольфу удаётся, в дополнение к трём своим комнатам, получить ёщё 18-метровую комнату в той же квартире и поселить в ней сначала мать Кейлу и сестру Марию, а в 1924 году и Нину с дочуркой Олей. Вчетвером в бывшей курительной комнате графа тесновато, и когда Оля начнёт учиться в школе, заниматься ей придётся в кладовке. Кроме семьи Михельса и его родных, в общей квартире ещё жили семья родственников армянского графа и родственников дипломата. Но по тем временам условия в их квартире были далеко не самыми худшими, тем более, что все жильцы строго соблюдали чистоту в «местах общего пользования».
В 1922 году у Марии и Владимира родился сын Фёдор. И другая радость: в том же году Владимира Михельса назначают зав. отделом информации газеты «Известия». Стремясь «соответствовать» столь высокой должности, он поступает в Московский государственный университет, но через год вынужден оставить учёбу: работа перехлёстывает через край. Доказательство авторитета Михельса-журналиста - его статья «У гроба Ленина в Горках», опубликованная в «Известиях» в конце января 1924 года: писать подобные статьи доверяли не каждому.
В июне-августе 1925 года состоялся перелёт сразу шести самолётов по маршруту Москва-Пекин, общей протяжённостью 10 тысяч километров. Это было для того времени выдающимся достижением: советские лётчики летели, начиная с Зауралья, по совершенно незнакомому маршруту. Главным достижением было то, что половина самолётов была советского производства, а самое главное – с советскими моторами, ещё даже не проверенными в дальних полётах. Экспедиция сыграла и большую политическую роль, продемонстрировав солидарность двух великих народов «в борьбе с империализмом». В кабинете редакции газеты "Известия".
Владимир Михельс был в числе немногих журналистов, которым доверили участвовать в полёте, именно участвовать, так как приходилось всё время оказывать помощь лётчикам и бортмеханикам. Уже в 1926 году была написана В. Михельсом и в 1927 году издана книга «От Кремлёвской до Китайской стены». На 250 страницах журналист описал полную интересных, сложных, а порой и опасных ситуаций историю перелёта, примеры мастерства и героизма всех участников, прежде всего лётчиков, умелое руководство, смелость и находчивость руководителя экспедиции Исаака Павловича Шмидта. Среди героев-лётчиков были как опытные энтузиасты ещё первых шагов российской авиации, так и молодёжь. Самым молодым из лётчиков был Михаил Громов, в недалёком будущем – один из прославленных в мире.
Приведу с сокращениями фрагмент из книги, характеризующий и состояние техники, и настрой людей и автора книги, и один из эпизодов перелёта.
«Латышский стрелок» АК-1 конструкции инженера Александрова теоретически для такого перелёта не был пригоден: «потолок» (высота подъёма) – до 1800 метров. АК-1 был зачислен в экспедицию в качестве сопровождающего до Иркутска. Но перелёты хребтов в районах Байкала и Монголии , когда самолёт набирал высоту свыше 2500метров, показали прекрасные качества самолёта, построенного на советском заводе. И сейчас, когда АК-1 лежит перевёрнутым в пустыне (Гоби в Китае), мы уверены, что не пройдёт и нескольких дней, как стрекоза Томашевского снова зажужжит и прилетит в Пекин».
АК-1 был единственным из шести, немного не долетевшим до Пекина , но не из-за технических неполадок, а из-за неудачного приземления в пустыне. Успех экспедиции был признан полным.
Книга В. Михельса была высоко оценена М. Горьким, который писал из Сорренто:
«…Хорошую, очень волнующую книгу написали вы, т. Михельс; прочитав её, я как будто тоже слетал с вами в Китай. Вы обнаруживаете зоркий глазок…Фигуры товарищей сделаны вами ощутимо, их видишь… Шмидт, Поляков, Томашевский, да , пожалуй, и все – живые люди…. Я знаю, что жизнь идёт быстрее, чем это кажется людям, которые творят и двигают её, но она могла бы идти ещё быстрее, ещё продуктивней, если б люди по пути к своим целям так же не жалели себя, как вот вы не жалели во время перелёта в Пекин».
Можно только удивляться ходу мыслей советских руководителей, лихо и безответственно перебрасывавших едва вошедших в колею работников – партийцев на совершенно незнакомую им работу. В 1926-27 годах В. Михельс уже на должности зав. отделом конфискации московской таможни. А в 1928-30 годах он – председатель правления издательства «Физкультура и спорт». Он «использует служебное положение», издав часть книги о перелёте в Пекин ещё и в библиотечке журнала «Огонёк».
В 1930-31 годах Михельса снова «бросают» в органы, на сей раз в ОГПУ. И в этот период Владимиру вновь приходится заниматься делами своей сестры Нины. Главное - он помог с решением проблемы дочери Нины Оли, которой уже было 12 лет. Девочка росла озорной, очень досаждавшей бабушке, маме и тёте. Да и самой ей неуютно было с ними в тесной комнате. Узнав об этом, отец Оли А. Зверев подал в суд, требуя отдать в его семью девочку, так как мама Нина не работает и якобы живёт на его алименты дочери. К тому же, в семье появился новый «папа», муж Нины, которому её дочь Олю представили, как племянницу. Оля заявила, что желает жить с отцом, и суд решил в его пользу. Но как только Оля оказалась в семье Зверевых в Ленинграде, где было двое своих детей и была не мама, а мачеха, она пишет матери, слёзно прося забрать её в Москву. Но было решение суда, и ей надлежало жить у отца. Анатолий Зверев с дочерью Ольгой и внучкой Ниной.
Подключили дядю Вольфа. Вновь «используя служебное положение», Михельс пошёл к своему начальнику и земляку-одесситу, еврею, в то время начальнику ОГПУ всесильному Генриху Ягоде, и тот разрешил неофициально увезти девочку в Москву. Нина забрала её прямо из школы. Потом всё же решили, что Оля будет жить у тёти Оли Авалиани, в то время уже вдове, жившей в Ленинграде, а папа Зверев – платить алименты ей, тёте Оле.
Вольф помог сестре Нине и с трудоустройством, определив её в буфет НКВД, где она проработает восемь лет, до самого ареста брата. Но это будет ещё не скоро, а пока его вновь «перебрасывают» в 1931 году, на сей раз на должность начальника комитета Всесоюзного объединения воздушных сообщений. В 1933 году в семье Михельсов – прибавление: дочь Наташа. И в этом же году – вновь не поддающееся логике назначение управляющим Дальстроя в Якутске. Со строительством Владимир Андреевич не знаком вообще, скорей всего бывший работник ЧК и ОГПУ должен был там заниматься обустройством заключённых, а может быть – надзором за добычей золота и алмазов.
Но не успел В. Михельс толком включиться в работу, как – новый перевод: в октябре 1934 года его направляют на дипломатическую работу: посылают в командировки в Варшаву, во Францию… С марта 1935 года он – ответственный референт 2-го Западного отдела Наркомата иностранных дел. Главные «объекты» его ведения – Австрия, Болгария и Венгрия, но выезжает он и в Чехословакию, и в Германию. Конечно, это – не Якутия. Но Б-г даёт, Он и берёт: в том же году семью постигло горе: купаясь, утонул сын Фёдор. У Михельсов осталась единственная дочь Наташа.
В эти годы вновь дяде Вольфу пришлось заниматься «проблемами» своей племянницы Оли, за эти несколько лет окончившей 7 классов и успевшей поработать в фармацевтике и на телефонном узле. Приезжая по линии Наркоминдел в Ленинград, он брал иногда с собой на разные приёмы хорошенькую племянницу. И надо же ей было приглянуться шведскому дипломату по имени Эрик. Опасаясь неприятностей в своей карьере из-за связей племянницы с иностранцем, В. Михельс устроил так, что Эрика выслали из СССР, а племянницу срочно выдал замуж за артиста Ленгорэстрады, уроженца Воронежа Александра Железцова. Было это в 1937 году. В 1941-м у Ольги родится сын Юра, которого ей не удастся спасти от голода в блокадном Ленинграде. В блокаде погибнет от голода и её тётя Ольга Авалиани.
Морской десантник Железцов погибнет в 1942 году, а Ольге удастся во время одного из прорывов летом 1942 года покинуть блокадный Ленинград и оказаться в Москве, снова в той же 18-метровой комнате в Москве, где бабушка Кейла Михельс-Глазман скончается тогда же, в 1942 году. В 1944 году Ольга познакомится на танцах в Доме офицеров с бравым лейтенантом, представившимся Петей Морковкиным, а при ближайшем рассмотрении его документов подозрительными мамой и тётей оказавшимся, к их радости, Изей Ефимовичем Ладыженским, офицером Генштаба, но к тому же ещё потомком уманских хасидов. Оформив брак, Изя пропишется в той же комнате, и в 1945 году Ольга родит сына, которого назовут Валерием в честь двоюродного дедушки Вольфа, об участи которого к тому времени ещё только догадывались… О чём даже не догадывались – так это о том, что новорождённый Валерий Ладыженский через 50 лет станет секретарём Общества дружбы Израиль – Китай. Именно в эту страну прокладывал первую воздушную трассу Вольф Михельс

Ольга и Изя
Ещё в 1936 году В. Михельса пригласил к себе начальник Разведывательного управления Красной армии А. Х. Артузов. В результате беседы Михельс согласился стать секретным сотрудником Разведупра под псевдонимом Мюллер. В отличие от многих работников органов, тем более секретных, у В. Михельса не было никакого воинского звания, но он носил полувоенную форму, как тогда было принято среди партийцев, включая членов Политбюро.
В декабре 1937 года Владимира Михельса назначают Генеральным консулом СССР в вольном городе Данциге, где фактически уже «правят бал» гитлеровцы. Куда бы ни направлялся Генконсул СССР, за ним следом – четыре немецких молодчика. В Данциге между резидентами по линии НКВД и по линии Разведупра РККА возникла склока, и первый написал в Москву докладную с просьбой отозвать Михельса. Что и произошло 10 августа 1938 года. В личном деле, наряду с самыми положительными характеристиками Владимира Андреевича Михельса, в то же время отмечается его неудобный характер. Записано, что он не прост в обращении с людьми.
Ко времени возвращения Михельса в Москву уже шла «чистка» в рядах разведчиков. Ещё в 1937 году был арестован и репрессирован в связи с так называемым «заговором генералов» А. Х. Артузов вместе с Тухачевским, Уборевичем и другими военачальниками. Когда по возвращении В. А. Михельс был назначен на должность консультанта при наркомате стройматериалов, он уже понимал, что до его ареста пошёл отсчёт времени. Круг смыкался, в частности – был арестован муж сестры жены Михельса Денисевич В. И., сотрудник Московского управления НКВД. Роза (Рахиль) Наумовна , жена Денисевича, покончила с собой. Можно представить себе настроение Марии Наумовны и Владимира Андреевича Михельсов после этой трагедии. Стараясь избавиться от всего, что могло бы бросить тень на него, Вольф, навестив сестру Ольгу в Ленинграде, уничтожает труды её мужа, профессора-экономиста Симона Авалиани, написанные им до 1917 года.

В. Михельс . Фото в тюрьме.
В. А. Михельса арестовали 5 июня 1939 года по обвинению в активном участии в троцкистской деятельности и шпионаже в пользу Германии. Из «дела» его родственникам удалось узнать уже после реабилитации, что из Михельса буквально выбили показания, и 11 июня 1939 года он «признал», что занимался шпионажем с 1934 года.
Рукой Михельса написаны «признания», форма и характер которых не оставляют сомнений, что они писались под диктовку следователей, причём с применением физического воздействия. Из арестованных наркома внешней торговли Е. Д. Чвялева и ряда других высокопоставленных деятелей выбивают показания о вовлечённости В. Михельса в их «враждебную деятельность». И хотя в августе 1939 года Михельсу, отказавшемуся от всех ранее подписанных показаний, удаётся добиться встречи с прокурором и рассказать о произволе следствия, ему устраивают очные ставки, ,на которых сломанные следствием люди подтверждают «причастность» Михельса к их «делам». Он стойко отвергает все обвинения, но, несмотря на это, старший следователь ГУБ НКВД Барабаш, в то время старший лейтенант (соответствует армейскому званию подполковник), передаёт дело в суд. 2февраля 1940 года В. А. Михельс признаётся виновным по нескольким пунктам статьи 58 и приговаривается к расстрелу. И уже 3 февраля в Лефортовской тюрьме приговор был приведён в исполнение.
Семье, как и в большинстве подобных трагедий, ничего не сообщили ни о приговоре, ни о расстреле, и всё время, до самой реабилитации В. Михельса в 1956 году родные продолжали надеяться на другой, наряду с расстрелом, весьма частый приговор – десять лет без права переписки. Надеялись потому, что жену Марию, по счастью, не только не отправили из Москвы в ссылку, как это было принято, но даже оставили ей с дочерью Наташей их комнаты в общей квартире. Наоборот, с Марии взяли подписку о невыезде из Москвы. Так что, когда в начале войны восьмилетняя Наташа оказалась в летнем детском лагере под Рязанью, а бои велись уже под Москвой, мама не имела права выехать – забрать дочь, поехала тётя Маня.
Мария будет ждать мужа и растить дочь. В 1956 году они будут ознакомлены с «делом» Владимира Андреевича (Вольфа Израилевича) Михельса и с постановлением Военной коллегии Верховного суда о его пересмотре и посмертной реабилитации мужа и отца. Вдове будет назначена персональная пенсия союзного значения. Владимир Розман, внук владимира Михельса
В 1960 году Наташа вышла замуж за военного моряка Рэма Мотелевича Розмана. Жить они будут, по месту его службы, сначала в Калининграде, затем в Североморске. После завершения службы Рэма Розманы поменяют свою квартиру в Североморске и московскую «жилплощадь» Марии Наумовны на квартиру в Петрозаводске, будут жить вместе. Здесь Наталия, инженер-строитель по образованию, будет работать в Военпроекте начальником отдела. Мария завершила жизненный путь в этом городе в 1972 году. В 2005 году скончалась и Наталия Владимировна Розман-Михельс. В Петрозаводске живёт её дочь Дина, вместе с мужем работает на Петрозаводском телевидении. В семье у них – двое детей, правнуков В. Михельса. Внучка Дина с семьёй и троюродным братом.
Внук советского разведчика и сын военного моряка Владимир Розман закончил медицинский факультет Петрозаводского университета. Затем жил и работал врачом по глазным болезням в Новгороде, жена – врачом – терапевтом. Владимир был в числе создателей, а затем несколько лет возглавлял еврейскую общину Новгорода. В 1999 году он вместе с женой и двумя детьми репатриировался в Израиль. Жили в Кирьят-Шмоне, недавно построили дом близ Кармиэля. Владимир работает в больнице психиатром, жена - врач-гериатр. В Израиле живут и потомки Михельсов другой ветви – со стороны сестры Вольфа Нины, которой он не раз помогал в сложных жизненных ситуациях, как и многим в семье.
Насыщенная, многогранная жизнь и деятельность лихого одессита, солдата и чекиста, журналиста и авиатора, дипломата и разведчика Владимира Андреевича (Вольфа Израилевича) Михельса, как и его трагическая смерть – наглядный пример судьбы личности в полные противоречий 1920-30-е годы Страны Советов, одинаково легко выдвигавшей и уничтожавшей талантливых людей. И иллюстрация той значительной роли, которую сыграли в те годы евреи-одесситы в становлении и укреплении строя «диктатуры пролетариата», за что эта власть «отблагодарила» многих из них сполна.
Михаил Ринский (972) (0)3-6161361 (972) (0)54-55299
rinmik@gmail.com
mikhael_33@012.net.il

ПОДПОЛЬЩИКИ МЕСТЕЧКОВОГО ГЕТТО

Фаина и Хаим (Ефим) Горины в Израиле.

Михаил Ринский
ПОДПОЛЬЩИКИ МЕСТЕЧКОВОГО ГЕТТО
Большое местечко Мурафа Шаргородского района Винницкой области нацисты превратили в гетто. Туда свозили и сгоняли евреев из Бессарабии, Буковины и близлежащих местечек и городов. И здесь действовало своё подполье. Хаим-Лейзер Горин, ныне 88-летний житель Беэр-Шевы Ефим Горин, был его участником.
В июне 1941 года секретарь комсомольской организации украинской средней школы Хаим Горин окончил 10-й класс и 21июня должен был явиться на призывной пункт Красной армии, но из-за проливного дождя сбор отсрочили. А наутро – всё смешалось, призыв не состоялся. В первый же день немцы бомбили Жмеринку, и уже через несколько дней были и в Мурафе. Комсомольский вожак Хаим покинул свой дом и укрылся в подвале дома школьных друзей в посёлке Слобода, всего в километре от Мурафы.
В семье Гориных считали преувеличенными рассказы беженцев о том, что творили нацисты над евреями в оккупированной ими Польше. Не верили Горины потому, что мама Цирл знала немцев не понаслышке: отец её ещё до 1-й Мировой, спасаясь от многолетней солдатской службы в русской армии, оказался в Австрии, там женился на австрийской еврейке. В Мурафу вернулся после революции, разойдясь с женой. Она привезла дочь и оставила отцу, когда Цирл шёл 9-й год. Цирл сохранила самые лучшие воспоминания об Австрии, свободно говорила и на немецком, и на идише и иврите, читала молитвы – вообще была набожная и соблюдала кашрут.
Отец знал идиш и украинский. В доме говорили на идише. Хаим в Мурафе окончил еврейскую семилетку, затем до 10 класса учился в украинской школе. Так что знал украинский и русский, идиш и немецкий – от матери. Общаясь с румынскими и венгерскими евреями, привезёнными в гетто оккупантами и подселёнными, а точнее плотно набитыми в их дом, способный Хаим и эти языки немного освоил – позднее ему это пригодится. Способности он проявлял и в математике: в школе не раз побеждал в олимпиадах. Семья не раз переезжала из-за работы отца, Хаим терял годы учёбы и к окончанию школы был старше своих одноклассников, которые уважали своего комсорга. Школьными друзьями Хаима были поляк Юзек Сольский, украинец Иван Шерветник, поляк Мотылёвский (имя его Ефим не помнит) и другие ребята, в том числе и евреи.
Нахман Горин был отличным специалистом – скорняком и меховщиком. Он и сам шил шубы и шапки высокого качества, и мог научить других – недаром в 20-х ещё годах был главным закройщиком меховой фабрики. Понятно, что до войны семья жила безбедно, а в войну оккупанты использовали его труд и талант – приходилось и им шить. Это спасло семью, да и постояльцев его дома от расправ нацистов. Каждый месяц еврейская община гетто должна будет собирать драгоценности, золото, меха как контрибуции, а попросту – взятки немецким властям и полицаям, и Нахум будет не из последних, кто поможет спасению узников гетто. Взятки собирал и передавал глава общины, румынский еврей Бокал, высланный в гетто из Сучавы.
У Хаима было ещё четыре старших сводных брата и сестра – от первой жены отца, умершей в молодом возрасте. Был ещё старший брат Иосиф – от мамы Цирл. Все старшие к тому времени отделились и имели свои дома и семьи тут же, в Мурафе; сестра вышла замуж и жила в Одессе. С началом войны все братья ушли на фронт, в живых остался только Иосиф. Сестру и её мужа –коммуниста нацисты повесили в Одессе в первые же дни оккупации города. Но обо всём этом семья узнает только в конце войны. К началу войны в доме оставались Нахум, Цирл и сын их Хаим. Когда же оккупанты устроили в Мурафе гетто, в местечко стали привозить тысячи евреев из Румынии и пригонять тысячи из Буковины. Их набивали в помещения школ, клубов, в дома местных евреев и даже в холодные сараи. Пристроенную к дому мастерскую Нахума заняла большая семья румынских евреев. В доме были всего-то большая комната – гостиная и спальня. Хозяева перебрались в спальню, где и жили, и спали, и работали: Нахум шил шубы и шапки. Цирл вспомнила то, что видела в детстве в своём доме, и занялась ремонтом галош. Ефиму приходилось выполнять любые работы, на которые гоняли оккупанты: от сельскохозяйственных до строительства дорог.
В большую гостиную им вселили сразу несколько семей. Среди них, к примеру, была семья евреев из Венгрии. Поздней осенью, уже в морозы пригнали большую колонну из гетто Секуряны, и гостиная Гориных пополнилась тремя постояльцами, буквально валившимися с ног: Фейга Шорх с двумя сыновьями за более чем два месяца пути, по которому садисты непрерывно гнали людей, потеряла мужа и родителей – своих и мужа, расстрелянных в дороге. Как и других невольных «подселенцев», Горины приняли и этих троих. Прежде всего, вскипятили им воды, чтобы хоть как-то обмыться и отогреться. 16-летнему Семёну пришлось вместе с Хаимом выполнять по приказам оккупантов тяжёлые работы – Хаим опекал его при этом. Чтобы дать Фейге и детям возможность хоть немного подработать, Цирл научила Семёна ремонтировать галоши. Каждый день на тяжёлых работах гибли люди: выбившихся из сил пристреливал конвой. В гетто умирали от голода и болезней. Это свидетельствует и музыкант Юрий Кремер, семья которого была в гетто Мурафы, где умер его отец. Сейчас в Беэр-Шеве живёт и младший из сыновей Фейги Давид, фактически посвятивший жизнь репатриации в Израиль и ныне много делающий для помощи новым репатриантам в абсорбции
Издевательства и насилие со стороны оккупантов и полицаев были самого разного характера. Так, в одну из октябрьских ночей в дом Гориных нагрянули полицаи – якобы их уличили в праздновании дня Октябрьской революции. Учинив обыск, унесли из дому всё ценное и хозяев, и постояльцев. Потом Фейга встретила румына в костюме её мужа, унесённом в ту ночь. Обращение к вышестоящим властям в Шаргороде ни к чему не привело. Мало того: ещё и избили Фейгу и её сыновей.
Ещё перед войной Ефим был помолвлен с девушкой из Жмеринки Фаиной Рибиник - её отец в своё время работал в сельсовете Мурафы. После оккупации семья оказалась в гетто Браилова. Отец был отличным специалистом по изготовлению гребней. Немцы использовали шестерых евреев этой специальности, но со временем в четырёх кровавых погромах убивали по специалисту. Семья Рибиник решила бежать в Мурафу: сначала Фаина с двумя сёстрами, затем и родители. Поселились у родственников, очень бедствовали.
К этому времени друзья Хаима уже включились в работу подполья, связанного с партизанами, и привлекли к действиям и Хаима с Фаиной. Подполье не только оказывало помощь партизанам, отправляя к ним людей, ведя разведку, но и оказывало существенную помощь голодающим в гетто. Фаина стала одной из активисток, а домик семьи Рибиник , располагавшийся на окраине Мурафы у польского кладбища, - «перевалочным пунктом» в снабжении гетто продуктами. Для Хаима главным в подполье был как раз его друг поляк Юзек Сольский. Отец Юзека, видный польский легионер, был репрессирован советскими властями, что позволило Юзеку войти в доверие к оккупантам.
Он распоряжался в Слободе крупным продовольственным складом, снабжавшим, в частности, охрану гетто. Мотылёвский, Шерветник, Рудковский работали у него. Евреям под страхом расстрела было запрещено выходить за границы гетто, зато ребята с базы свободно проезжали на подводах через гетто, то везя продукты, то, к примеру, на польское кладбище. По дороге они сбрасывали небольшие мешки с горохом, ячменём, а то и мукой в условленном месте у дома семьи Фаины. Хаим часто тайком пробирался к дому Фаины, и переправлял продукты надёжным людям в гетто для оказания помощи прежде всего детям. Кое-что распределялось и «постояльцам» их дома, в частности – Фаине с детьми. Естественно, никто из них не знал о деятельности смелых подпольщиков. Через дом Фаины Сольскому, а от него – партизанам передавались разведданные и сведения о положении в гетто, а в обратном направлении – приказы и сводки о положении на фронте. Иногда и сами слушали тайком советское радио – приёмник привозил Сольский. Нахмен Горин с сыном Хаимом и невесткой Фаиной . !947 год.
Уже приближалось время освобождения Мурафы – март 1944 года, когда фашисты арестовали костяк подполья. Хаиму, Фаине успели сообщить об аресте, и они вместе с сёстрами Фаины ночью ушли из гетто и несколько дней провели в глубокой яме для хранения картошки, выкопанной на дальних огородах и кое-как перекрытой. Надо отдать должное подпольщикам: они стойко выдержали пытки и не выдали остававшихся на свободе. Юзек Сольский тоже был арестован, но отпущен: память об его отце – жертве советских властей помогла снять с него подозрения.
Зато был арестован сам Хаим Горин, когда, ночью побывав дома для пополнения припасов скрывавшихся на огородах, на рассвете возвращался в яму. Особое подозрение вызвали ложки и вилки, которые он прихватил из дома. Куда и кому он их нёс? Наверное, не избежать бы ему жестоких пыток и расстрела, но у папы оставались золотые николаевские рубли, которые были переданы в руки женщины-врача, сожительницы немецкого офицера, и Хаим был спасён. После освобождения она была осуждена на 25 лет. Отец Фани, после войны ставший председателем сельсовета, и отец Хаима пытались замолвить слово, говоря о том, сколько людей она спасла, передавая взятки немцам, но приговор оставили в силе.

Отступая, нацисты готовились к уничтожению гетто и заставили его узников рыть рвы под видом «линий обороны», а фактически – для расстрелов. Узнав об этом от подполья, партизаны и вслед за ними советская воинская часть спасли гетто. Как рассказывает Хаим, он принял партизан, одетых в овчинные полушубки и шапки со звёздами, за советских солдат и радостно кричал на улице, но соседи его предостерегли: вдруг снова вернутся оккупанты. Хорошо, что вслед за партизанами подоспела, по их радионаводке, пехота. Хаим Горин - вольноопределяющийся 5-й Воздушной армии. 1945 год. Город Тарнов, Чехословакия
После освобождения Хаим тут же пошёл в военкомат, но его сразу не призвали. Райком комсомола назначил его секретарём комитета комсомола Мурафы. Больше месяца Хаим работал в комитете, а затем лейтенант из проезжавшей воинской части, узнав, что Хаим скорняк, посадил его в машину, и Горина оформили вольноопределяющимся в батальон обслуживания аэродромов 5-й Воздушной армии. Передвигаясь на запад со штабом армии, Хаим в мастерской Военторга шил офицерам меховые и кожаные куртки и шапки. Использовали его также для подбора квартир штабистам и как переводчика в освобождаемых городах, как знавшего немецкий и немного – румынский и венгерский.
После войны Хаим и Фаина жили в Минске, а с 1977 года - в Виннице. Хаим работал по своей специальности; Фаина, окончив институт, работала экономистом. В 1990 году Фаина и Хаим приехали в Израиль. В 2006 году скончалась Фаина. Хаим тяжело переживает её утрату и своё одиночество. Фаина и Хаим, 1970-е годы
Приезжая в Мурафу на могилы родителей, Хаим останавливался у младшего брата Юзека, Ивана Сольского. Две вещи не дают спокойно спать Хаиму: то, что он до сих пор не признан властями полноценным ветераном войны и то, что до сих пор не увековечены деятельность подполья Мурафы – Слободы и его праведники. В свои 88 лет Хаим полон решимости посетить бывшее местечко Мурафу в поисках правды. Дай ему Б-г здоровья …

Михаил Ринский (972) (0)3-6161361 (972) (0)54-55299
mikhael_33@012.net.il

ТРАГЕДИЯ СЕМЬИ ШОРХ

Давид Бен-Гурион и Давид Сорек- Шорх, 1950-е годы.
Михаил Ринский
ТРАГЕДИЯ СЕМЬИ ШОРХ
Давид Сорек – это имя известно многим не только в Израиле. Его активная 60-летняя деятельность в Израиле и за рубежом посвящена как можно более широкой репатриации и как можно лучшей абсорбции евреев бывшего Советского Союза. Один из руководителей кибуцного движения; член Президиума Сионистского форума и председатель Сионистского форума Беэр- Шевы и Негева; координатор сионистской делегации Израиля на Всемирном фестивали молодёжи в Москве, затем не раз выполнявший различные миссии в странах СНГ. Это - далеко не полный перечень его дел на благо страны и алии. Много лет будучи депутатом и деятелем муниципалитета Беэр-Шевы, Давид Сорек одновременно – Почётный президент Объединения выходцев из СССР в Беэр-Шеве и Негеве.

Одной из причин, подвигших этого энергичного человека избрать максимальный и наилучший приём репатриантов целью своей деятельности, - Катастрофа еврейского народа и его семьи в годы Второй мировой войны, непосредственным свидетелем которой он был и жертвами которой стали близкие ему люди.

Настоящая фамилия Давида – Шорх. Именно под этой фамилией он возглавлял делегацию Израиля на фестивале в Москве и затем многократно посещал СССР и Россию, в том числе когда представлял выставку израильской книги в Москвев 1981 году. Фамилию Сорек, по-своему прочтя «Шорх», ему «присвоили» при выдаче паспорта в Эрец – Давид тогда не возражал, считая это не самым главным вопросом абсорбции. Но вообще-то фамилия Шорх была весьма уважаемой в буковинском городке Хотин, потому что принадлежала потомственным раввинам: прадед Давида по отцу был главным раввином города Каменец – Подольского, раввином был и дед Борух Бен Шимшон Шорх. Да и ещё в первой половине 19-го века раввином Хокина был Исайя Шор, скорей всего, предок Шорхов. А в 20-м веке родственники разветвились до 18-ти многодетных семей общей численностью свыше ста человек.
Ещё в середине 19-го века в Хотине было шесть-семь тысяч евреев, большая каменная синагога, еврейские казённое училище, частная женская школа, больница. В начале 20-го века построили здание талмуд-торы, еврейское население достигло 9 тысяч человек и составляло половину числа жителей городка. В 1918 году Румыния, пользуясь слабостью России после переворота, захватила Бессарабию, отвоёванную Россией у Турции в 1812 году. При румынских властях работали еврейские школы на идише и иврите, еврейский банк, общественные организации, были городской раввин и судья еврейской общины
Раввин Борух Бен Шимшон и его жена Фрида дали сыновьям подобающее еврейское образование. Сын их Моше, родившийся в 1900 году, учился в ешиве. Старший брат Моше стал раввином в буковинском городке Секуряны, ныне – районный центр Сокиряны, а сам Моше открыл небольшой магазин в своём доме. Женился на красавице Фейге, на четыре года моложе его, дочери Авраама Серебряника, часового мастера, владевшего ещё и гостиницей на 22 номера, по тем временам для небольшого городка крупной. У Авраама и жены его Шейны было семь детей. Именно дочери Фейге он доверил управление гостиницей.

Семейное фото 1935года. В центре - Авраам и Шейна Серебряник. Слева и справа - Моше и Фейга Шорх. Внизу - Семён и Давид. Фото найдено разорванным во дворе разорённого дома Шорхов.
У Моше и Фейги в 1925 году родился первый сын Семён и в 1930-м – герой нашего очерка Давид. Уже в 3-4 года детей отдавали в хедер, где меламед учил молитвам на идише. Затем Давида отдали в детский сад, своего рода подготовительный класс при школе сети «Тарбут» - «Культура». В этой религиозной школе Давид успел проучиться пять лет. Преподавание велось на современном иврите. Разумеется, в доме потомственного раввина, получившего образование в ешиве, соблюдали еврейские традиции, но не гнушались и нового из светской жизни. Да и школа сети «Тарбут» не была ортодоксальной.
Мама Фейга постоянно была занята делами гостиницы, а отец Моше почти каждый вечер, закрыв магазин, шёл через весь город пешком к своим родителям, жившим скромно, и приносил им продукты. Воспитателем Давида был фактически младший брат матери Мотл Серебряник, юноша левых взглядов.
В те годы действовали еврейские партии и движения разного толка, от социалистов-бундовцев до сионистов. Левые, прежде всего беднота, обращали свои взоры к востоку: действовала советская пропаганда. Активно действовали сионистские партии и движения, такие как «Гордония», и немало евреев в те годы уехало в Палестину, а кто и в Америку. Уехал в Палестину и один из братьев Фейги. Отток евреев из Бессарабии и Буковины нарастал в 30-х годах по мере роста антисемитизма, активно разжигавшегося профашистскими партиями, набиравшими силу в королевской Румынии под влиянием немецкого нацизма. В 30-х годах распоясались кузисты – крайне правая фашистская партия. Сам Куза ездил по сёлам, призывая к борьбе против евреев. Однажды он и его ватага были избиты еврейскими парнями у одного из штетлов – еврейских местечек. Постепенно антисемиты – легионеры и кузисты перешли от слов к делу, шантажируя зажиточных евреев, натравливая и местное украинское население. Под их влиянием и власти начали заводить судебные дела о лишении гражданских прав приехавших после 1917 года, а среди евреев было много беженцев с Украины времён погромов 1918-21 годов. Эти люди не имели права открыть свою мастерскую или магазин, работать в госучреждениях.

Родители Давида Моше и Фейга Шорх.
Поэтому так радостно, цветами и объятьями встретило еврейское население Красную армию 28 июня 1940 года. Перед этим Советский Союз предъявил ультиматум Румынии об освобождении принадлежавших до 1917 года России Бессарабии и части Украины, и властные структуры этой страны, как и румынская часть населения, в спешке покинули город, затаив злобу против прежде всего местных евреев, проводивших их, мягко выражаясь, не слишком тепло.
Но эйфория от новой власти продолжалась недолго и была ею же и развеяна, когда начались национализация, раскулачивание и ограничение частника, непомерные поборы поставок с селян. А ещё – прекращение действия еврейских партий и организаций, не только сионистских и религиозных, но и социалистических просоветских. Потом начались аресты и отправка в лагеря и на поселение зажиточных людей. Оба деда Давида избежали этой участи лишь по возрасту и из-за болезней. Гостиница Авраама Серебряника стала государственной, но Фейга, дочь Авраама и мама Давида, была оставлена руководить её хозяйством.
Новой власти срочно нужны были свои школьные педагоги. Открылись краткосрочные курсы учителей в Кишинёве, на них приняли и брата Фейги Мотла Серебряника, и брата Моше, сына раввина Шимшона Шорха. Интересно и показательно для того переходного времени, что когда они кончали курсы, на вопрос об их дальнейших планах Моше сказал, что будет служить делу коммунизма, а Шимон – что будет учить детей и служить Б-гу. Тогда ему это в вину не поставили, а может быть – и не успели поставить: у Советской власти на земле Бессарабии и Буковины был всего год.
22 июня 1941 года нацистская Германия и её сателлиты, включая Румынию, внезапно напали на СССР. В первые дни из передач единственного средства информации – чёрной «тарелки» репродуктора радио, висевшей на стене, трудно было понять, что происходит на фронте, тем более – в такой не главной для обороны зоне, как Молдавия. А потом чёрная «тарелка» вообще замолчала.

Хотин, 1933 год. Фейга с сыновьями Семёном и Давидом.
Начались бомбардировки, многие деревянные дома горели. Потом стала слышна канонада. Никакой организованной эвакуации населения не было, мало кто успел уехать и уйти из города. К тому же – деды помнили Первую мировую войну, когда Хотин был оккупирован немцами, и они относились к евреям вполне лояльно, да и вообще – вели себя как цивилизованная нация. Больше опасались мести румын за насмешливое, с издевкой, как считали румыны, к ним отношение со стороны евреев при «проводах» в июне 1940 года. И поэтому когда уже 7 июля в городок Хотин с большой помпой вошли немецкие и румынские войска, встреченные многими из местных украинцев с ликованием, евреи притаились по домам. В Электронной еврейской энциклопедии приводятся цифры: две тысячи евреев были расстреляны на городской площади Хотина в первые дни оккупации. Там же говорится, что «вскоре всех евреев собрали по приказу в здании школы…». Давид Шорх, в те дни десятилетний мальчик, был вместе с семьёй в этой школе. Он хорошо запомнил эту трагедию…
На второй день оккупации в дом Шорхов буквально ворвались сразу несколько румынских солдат и с ними – один немец. Всех грубо выгнали на улицу и, продолжая оскорблять и подталкивать прикладами, буквально бегом погнали к школе. Давид видел, как выгоняли евреев и из соседних домов и так же, с бранью и побоями, гнали в ту же школу, набивая людьми классы. В классе, где оказались отец, мать, брат Семён и Давид Шорхи, теснились, как считает Давид, 100-120 человек.
Появились немец и переводчик и на румынском и русском языках объявили, что все находящиеся в классе обязаны тут же сдать имеющиеся при них оружие, ножи, ножницы, деньги, драгоценности… За неподчинение, – если при обыске найдут, - расстрел на месте. Давид видел, как на одеяло, расстеленное посреди класса на месте, освобождённом за счёт ещё большего уплотнения людей, они снимали с себя и кидали на одеяло часы и кольца, серьги и бусы… Одеяло уносили и приносили новое, заполняя его, - и так трижды.
Грабёж окончился, но людей не отпускали. Наконец, вошли другой немец и переводчик и миролюбиво предложил всем образованным людям перечисленных ими профессий сугубо добровольно работать на пользу немецкой армии, получая питание и зарплату в немецких марках. Среди перечисленных профессий были инженеры и техники, врачи и учителя, юристы, раввины… Им предложили выйти в коридор и зарегистрироваться.
Моше Шорх тоже был в звании потомственного раввина, он закончил ешиву и тоже подпадал под «предложение» - все поняли, что это – приказ. Но Фейга сжала руку мужа и шепнула: «Сиди!».
Из классов школы собрали 149 образованных людей, цвет городской интеллигенции. Во дворе их ждали грузовики. Никакой охраны. Зато за городом, куда привезли, ждали немцы и полицаи с автоматами. Разделили на группы по десять человек. Все они уже поняли, что произойдёт. Среди 149-ти было 13 раввинов и резников, которые выбрали одного из раввинов – он упросил немцев разрешить раввинам надеть талиты и тфилины. Расстрел продолжался дотемна, причём ждавших своей очереди цинично заставляли смотреть на агонии расстреливаемых.
Три дня садисты держали евреев в классах школы, не давая никакой пищи и лишь чашку воды в день на семью. Потом неожиданно отпустили со словами: « Делайте, что хотите». Мало того: немецкие солдаты даже угощали конфетками детей. Некоторые евреи, воспрянув духом, начали было открывать мастерские и даже магазины.
Читаем в Электронной еврейской энциклопедии: «1 августа 1941 года группа евреев (Хотина) была зверски убита (закопаны заживо) рядом с деревней Барково; оставшиеся отправлены в концлагерь Секуряны, откуда затем были высланы в Транснистрию» - так немцы и румыны называли территорию частью Украины, частью Молдавии между Днестром и Южным Бугом, переданную оккупантами под контроль румынских властей – сюда были депортированы десятки тысяч евреев из северной Бессарабии и Буковины.
В уточнение «Энциклопедии» следует сказать, что евреев Хотина не «отправили» в Секуряны, а буквально погнали пешком. В том числе и семью Шорхов и Серебряников. Вот как это запечатлелось в памяти Давида Шорха.
В один из дней румыны пригнали сразу десятки телег, скорей всего – из пригородных деревень. Якобы для уборки улиц и дворов сгоревших при бомбардировках домов – их было очень много. В тот же вечер – приказ комендатуры: евреям из домов не выходить, под угрозой расстрела на месте. И – в связи с близостью линии фронта, для безопасности, все выселяются на три недели. Ничего лишнего с собой не брать, только самое необходимое.
В ту ночь в доме Шорхов не спали. Их было девять человек: деды и бабушки – родители отца и матери, сестра отца, сами Моше и Фейга и их сыновья – Сёма и Давид. К тому времени семья уже понесла потери. В частности, по дороге из Кишинёва домой были убиты Мотл Шорх и Шимшон Серебряник, о которых мы упоминали выше.
Насчёт того, что вернутся через обещанные оккупантами три недели, веры, конечно, не было, но и с собой много не унесёшь, да и запрещено. Семья была зажиточная, было немало золота и драгоценностей. Решили спрятать: сложили всё в две большие сумки – баулы и захоронили одну бесценную сумку на чердаке, другую – заложили в поленницах дров.
Утром всех согнали к телегам. Объявили, что отправляют в Секуряны. Выдали на дорогу хлеб и селёдку. Стариков удалось посадить на телеги, остальные шли пешком. В Секурянах, ещё недавно цветущем городке-штетле, за колючей проволокой стояли дома без окон и дверей. Местное еврейское население было частью уничтожено, частью отправлено в гетто и лагеря, а кварталы городка – превращены в гетто, буквально набитое людьми: в Секуряны сгоняли евреев из многих местечек. Сразу же вновь прибывшие столкнулись с проблемой воды: на шесть тысяч человек – узников гетто было всего два колодца, у которых постоянно стояли длинные очереди.
Продуктов не выдавали. Немцы скомандовали выгородить площадку для обмена вещей на продукты, которые привозили окрестные крестьяне. Но вещи были далеко не у всех: был приказ – взять с собою только необходимое. За два с половиной месяца в Секурянах умерли от голода и тифа больше половины узников. Уже осенью объявили, что переселяют туда, где будет работа и пища.
Но сначала приведём выдержку из свидетельства, записанного фондом Спилберга со слов узника гетто Мануила Акермана, тоже «прошедшего» через Секуряны, и опубликованного на сайте газеты «Еврейское местечко»:
«…Несколько месяцев евреев, собранных из разных местечек, гоняли по разным лагерям и гетто на территории Бессарабии и Украины…Постепенно режим конвоирования ужесточается. Это особенно ощущается, когда евреев ведут по территории Украины, где командуют немцы: там чаще расстреливают. В Бессарабии больше грабят. Обирают в основном местные жители, которые добровольно охраняют колонны, пока румынские солдаты пьянствуют. У каждого колодца солдат с винтовкой запрещает пить. Взрослые и дети вынуждены утолять жажду прямо из луж. Нередко…в луже разлагается труп, а из неё пьют и люди, и лошади. Колонна периодически растягивается на 20 км. Всех, кто не может идти, - расстреливают… Погибло до 65 % конвоируемых…».
Давид Шорх не читал эту газету, но его рассказ – живая и даже более трагичная иллюстрация к свидетельству М. Акермана.
Итак, узники гетто Секурян были разбиты на восемь колонн тысяч по пять в каждой. Вещи Шорхам и Серебряникам удалось положить на телегу, туда же пристроить родителей Моше – им было уже за 70 лет. Указания были даны чёткие: не останавливаться, не бежать – только идти вперёд. Задача – к вечеру дойти до города Атаки на берегу Днестра.
Румынских солдат охраны было немного: впереди и сзади по два жандарма на лошадях и несколько солдат по обе стороны. Но колонну всё время сопровождали подонки из местных, которым румыны разрешали всё: грабить людей, отнимая у них вещи, снимая одежду; избивать, а то и забивать до смерти; вытаскивать из колонны, отводить и насиловать женщин. Сами подвыпившие румынские солдаты были не лучше. Любое сопротивление или даже возмущение евреев оканчивалось избиением или расстрелом.
Мальчику Давиду Шорху суждено было стать свидетелем трагической смерти своих близких. К телеге, на которой сидели дед и бабушка Шорхи, подошёл румынский солдат и стал издеваться над престарелым раввином. Сын его Моше, отец Давида, бросился к телеге, пытаясь защитить своего отца. Жандарм хладнокровно снял с плеча винтовку и штыком заколол Моше на глазах родителей, жены и детей. Сестра Моше подбежала к солдату и вцепилась в него – и её так же точно убил этот изверг. Затем хладнокровно пристрелил стариков – родителей отца на телеге, «заодно» «задев» ещё несколько человек, после чего жандармы спокойно удалились, как будто ничего не произошло.
Долго не могли придти в себя оставшиеся старики Авраам и Шейла Серебряники, их дочь, теперь вдова Фейга и потрясённые внуки. Но останавливаться было опасно. Фейга упросила одного из извозчиков – свидетеля трагедии – посадить хотя бы ненадолго всех пятерых на телегу. Но через некоторое время появились те самые жандармы. Чтобы скрыться с их глаз, извозчик погнал лошадь, телегу рвануло, и дед Авраам упал с телеги. Шейла бросилась к мужу. Спасая родителей, соскочила с телеги и побежала назад Фейга. Телегу остановили, и Семён с Давидом побежали к своим. В это время жандармы уже заметили Авраама и Шейлу на дороге и направились к ним. Опасаясь за детей, Фейга бросилась назад, им навстречу. Когда она добежала до сыновей и повернулась, нелюди уже закололи её родителей. Из девяти человек семьи остались только осиротевшая и овдовевшая Фейга с двумя сыновьями. Какая же воля и какие силы нужны были этой женщины, чтобы взять себя в руки и продолжать путь во имя сохранения жизни своих детей.
Уже к ночи добрели до города Атаки. Люди валились с ног от усталости, физической и психологической, от пережитого по пути: трагедий, подобных семье Давида и самых различных других. Фейга с сыновьями в темноте, даже не осмотревшись, опустились на траву и забылись в жутких снах…
Утром подняли и сразу погнали к Днестру – на той стороне реки был город Могилёв-Подольский. Оккупанты загоняли людей на плоты. Не все могли забраться на переполненный плот, люди падали в воду и тонули. Умеющие плавать пытались переплыть Днестр; это удавалось не всем. Фейге с сыновьями удалось удержаться на плоту.
Дальнейший путь растянулся на два с половиной месяца. Ныне трудно себе представить, как можно гонять людей по дорогам такое время непрерывно. Но, по многочисленные свидетельствам, таких колонн евреев, перегонявшихся месяцами с июля 1941 года и по меньшей мере до января 1942 года, было множество. Какое-то время немцы не давали согласия румынам на перемещение евреев в украинскую зону Транснистрии, контролировавшуюся ими. Транснистрией немцы и румыны называли пространство между Днестром и Южным Бугом. Не исключено, что часть колонн именно по этой причине гнали по дорогам месяцами. Позднее немцы передали дополнительно румынам часть Транснистрии.
В Электронной еврейской энциклопедии читаем:
«Румынская администрация Транснистрии не имела никаких планов размещения депортированных… В большинстве населённых пунктов местные власти поначалу отказывались принять вновь прибывших, и они остались без крыши над головой, продовольствия и медицинской помощи…».
В дороге не давали ни есть, ни пить. Питались только тем, что можно было найти на ещё до них опустошённых полях вдоль дорог – гнилой картошкой, зернами из колосков. Колодцев вдоль дорог не было, а от местных жителей можно было ожидать по меньшей мере оскорблений. Пили из луж, там же мыли руки и лицо. О горячей не только пище – о воде забыли. Многие заболевали тифом, дистрофией – их конвоиры добивали и приказывали сбрасывать в ямы вдоль дорог – в некоторых местах они были специально вырыты. Бежать было бесполезно: уже знали, что фронт далеко, а местные антисемиты «сдавали» евреев полицаям и оккупантам. Тех праведников, о которых пишут сейчас, тогда Шорхам встретить не посчастливилось.
Но начались настоящие холода, и стало ещё хуже. Земля на полях замёрзла, холодные дожди сменились снегом, который покрыл и поля, и дороги. Обувь износилась, тёплая одежда была не у всех. Теперь людей косили и простудные заболевания, и обморожения.
Наконец, в декабре – в этот день шёл сильный снег - их разместили в еврейском местечке Мурафа Винницкой области, превращённом фактически в гетто. Перед войной, - как свидетельствует на сайте священнослужитель Свидницкий, в то время ещё мальчик, - Мурафа была большим еврейским местечком с множеством мастерских и лавчонок в центре. Перед войной ещё стояли синагога и еврейская школа. «Скромный» католик ничего не сообщает о гетто – лишь о том, что после войны в бывшем еврейском местечке евреев – единицы.
В очерке Ольги Беловой «На реке Шмаивке» приводится высказывание жительницы Мурафы украинки И. А. Крупляк, 1916 года рождения: «Местечко… жило за счёт своего труда… Они (евреи) были специалисты… и стекольщики, и продавцы, и что вы хотите. Если бы евреи зараз были, то у нас магазины были бы полные. Вы не думайте, что еврей ничего не робил. Брехня. Не только Мурафа, а съезжалися вокруг: то пошити пальто, то костюм, то двери зробити, то коня подковать… Они были трудяги!».

Хозяин дома в местечке Мурафа, в котором в гетто жили Шорхи, Нахмен Горин с сыном Хаимом и невесткой Фаиной в послевоенные годы.
Давид хорошо запомнил этот морозный день в конце декабря, когда их пригнали в Мурафу. В каждый дом вселили по десять человек. Местные хозяева-евреи, сами уже жившие впроголодь, вскипятили каждому по стакану кипятка – с мороза – о лучшем они разучились мечтать. Всем троим пришлось спать на одном нешироком топчане, но какое же это было блаженство – в тёплом доме. У Давида и по сей день к хозяевам дома осталась только благодарность за то, с каким участием и заботой они относились к обездоленным «пришельцам», в той тесноте, усугубляемой голодом и болезнями. В Беэр-Шеве живёт Хаим-Лейзер, сын хозяев дома, в котором они жили в местечке Мурафа – сейчас ему уже далеко за 80 лет. Шорхи тогда не знали, что Хаим и его невеста Фаня были участниками подполья, связанного с партизанами и оказывавшего помощь голодающим в гетто. Рассказ Хаима записан автором и будет приведён отдельно.
От властей помощи не было никакой. Спрашивается: как жили? Особенно зимой, когда ни на заброшенном поле, ни в лесу ничего не соберёшь. Не жили, а пытались выжить. Вплоть до того, что ходили в село, в километре от местечка, стояли у выхода из церкви. Украинские ребята гоняли, издевались. Выходившие из церкви, ублаженные молитвой старушки иногда что-нибудь подавали, чаще хлеб. Подспорьем были и подработки 16-летнего Семёна: он научился у хозяйки клеить галоши, приходили крестьяне и расплачивались едой. Но приходили не так часто. Тейга обменивала последнее, что было на самое дешёвое из съедобного, что продавалось. Вместо хлеба – лепёшки из отрубей и гороха.
Но и это последнее у них вероломно отняли. 7 ноября вечером постучали, и когда открыли дверь, обвинили Шорхов в том, что они якобы празднуют день Октября. Пока одни якобы проверяли и арестовывали с большим шумом, другие обыскали и унесли всё, что оставалось из ценного. Обращение еврейского руководства гетто к властям с просьбой вернуть матери с детьми последнее ни к чему не привело. Было и другое. Когда Шорхи переехали от хозяев в какую-то комнатёнку, неожиданно нагрянули румынские солдаты и жестоко избили мать и обоих сыновей.
В начале 1943 года, когда Давиду было 12 с половиной лет, он заболел тифом. Пришлось положить его в «больницу» - так назывался двухэтажный дом, в котором были только кровати без матрацев, не было ни врачей, ни медсестёр, семья должна была обслуживать больного сама. И, конечно, не было медикаментов. Но тифозный больной обязан был 21 день находиться в изоляции. Мама Фейга, стойко и самоотверженно сохранявшая обручальное кольцо, в этом случае поменяла его на картошку и каждый день приносила сыну по картофелине. И выходила его, что было просто чудом: обычно из этой «больницы» был прямой путь на кладбище.

Хотин . Памятник жертвам нацизма.
К концу марта 1944 года в гетто Мурафы было уже не так тесно: большинство узников погибло от голода и болезней. Приближался фронт, и оккупанты планировали полное уничтожение оставшихся. Всех вывели якобы копать противотанковые рвы и траншеи, но узники понимали, что назад они могут и не вернуться: эти рвы предназначались для них самих. У одного из соседей – все звали его Шлёмка – был большой погреб. Этот добрый человек укрыл в нём столько человек, сколько смог, в том числе Фейгу с сыновьями. На рытьё рвов они не пошли, но неизвестно, чем бы это для них и самого Шлёмки обернулось, если бы не подоспела воинская часть Советской армии, которую командование, получив сообщение партизан о готовящемся уничтожении гетто, направило в Мурафу. Партизаны и подоспевшие им на помощь советские солдаты спасли и тех, кто рыли рвы, и тех, кто прятался в гетто.

Хотин. Памятник жертвам нацизма.
Вслед за Винницкой областью была освобождена и Буковина. 4 апреля 1944 года освободили Хотин, и почти следом Фейга с сыновьями вернулись в свой разграбленный дом, совершенно пустой – украли и всю мебель. Не было и спрятанных сумок с драгоценностями. Одна из немногих реликвий, которые удалось сохранить Давиду, - найденные во дворе среди выброшенного из дома хлама две половины разорванной семейной фотографии: в центре – жестоко убитые Авраам и Шейна Серебряники, дед и бабушка, рядом – их убитый зять Моше Шорх, их дочь, вдова Фейга и внуки Семён и Давид. Он бережно склеил фото и хранит до сих пор вместе с немногими найденными другими. На пепелище дома деда Боруха – раввина торчала лишь печь, открыв дверцу которой, Давид неожиданно обнаружил банку варенья, кем-то спрятанную.

Дом в Хотине, в котором жила семья Шорх. В 1990 году, когда Давид фотографировал дом, в нём размещалась аптека.
Из ста с лишним родственников в живых, кроме Фейги с сыновьями, выжили лишь те немногие, кто уехал ещё до войны или успел эвакуироваться. К 1990 году, когда Давид приезжал в Хотин, оттуда эмигрировали почти все евреи, вернувшиеся в город после войны.
Была разруха, было голодно. И неспокойно: ещё действовали банды националистов. Но жизнь постепенно налаживалась. Маме пришлось очень тяжело работать, чтобы восстановить дом и обеспечить учёбу Давида. Семёна почти сразу после освобождения призвали в армию. Давид хорошо учился в школе, эйфория от победы сделала из него активного комсомольца. Ужасы пережитого оставались открытой раной: летом 1945 года комиссия по расследованию преступлений нацистов производила эксгумацию могил убитых фашистами евреев. Давид видел всё это своими глазами, и это переживание вместе со всеми трагедиями оккупации зарубцевалось в его памяти.
В 1945 году Всемирный еврейский конгресс добился разрешения перемещённым в СССР евреям на возвращение в страны их проживания до оккупации. Это решение соответствовало общему международному соглашению: из лагерей в Европе узники возвращались в свои страны, такое же право получили оказавшиеся в Советском Союзе бывшие польские и румынские граждане . В свою очередь, Румыния открыла границы для выезда евреев. Фейга хотела уехать через Румынию в Палестину или Америку, но 15-летний Давид категорически отказывался: во-первых, он ещё учился в школе; во-вторых, старший брат Семён был в армии, служил в ракетных войсках. Как считал Давид, надо дождаться окончания им службы. Мама Тейга говорила, что раз разрешают выехать им сейчас, разрешат позднее и Сёме. Но Давид упрямился: он был полон оптимизма, ведь – шутка ли? - он был пионервожатым школы №7! Между тем, к февралю 1946 года в классе, где учился Давид, из 13-ти евреев остался он один, остальные уже уехали. И только когда сам директор школы с издевкой сказал Давиду: « Из-за вас, евреев, СССР страдает!» - эти слова взрослого антисемита отрезвили Давида, как ведро ледяной воды на голову. Он пришёл домой и сказал маме Фейге: « Теперь я хочу уехать. Но в душе я остаюсь коммунистом!».
Кстати, Сёму после армии не выпустили бы из СССР, как бывшего ракетчика, при всём его желании. Он ещё и успел повоевать против Японии. После демобилизации закончил педагогическое училище и работал в Закарпатье, в селе Кобылецкая поляна Раховского района, директором школы. Когда в 1957 году Давид возглавлял делегацию Израиля на Всемирном фестивале молодёжи, Сёма с женой приезжали в Москву. Когда Сёма подал документы на выезд к матери, его не выпустили и уволили. Стал простым рабочим. В Израиль так и не приехал – умер в 1975 году от тяжёлой болезни. Давид хотел приехать - попрощаться с братом перед смертью, но въездную визу не получил. В 1981 году его жена с сыном встречались в Москве с Давидом, во время его работы на израильской книжной ярмарке. Ныне старший сын Семёна живёт с семьёй в Беэр-Шеве, младший – в США,
Разрешение на выезд в Румынию действовало лишь до середины 1946 года. Пришлось спешить со сборами. В Румынии пришлось задержаться: на выезд из неё требовалось и оформление документов, и подготовка очередной группы еврейскими организациями. Так что какое-то время прожили в городе Бакел, по послевоенному разделу оказавшемся в границах Румынии.
Давид времени даром не терял: он отлично знал математику – в 9-м классе освоил уже курс 10-го. Стал преподавать математику, готовить в частном порядке местных выпускников 12-го класса: для этого его знаний было достаточно. В Румынии того послевоенного времени действовало немало еврейских организаций, в том числе социалистов-сионистов «Шомер а-Цаир» В офисе висел портрет Карла Маркса. Давид активно включился в работу этой организации. Вместе с другими молодыми евреями – будущими репатриантами овладевали навыками будущей работы в сельском хозяйстве, в кибуцах Палестины.
Наконец, Фейга с Давидом приехали в Бухарест, откуда организованной группой – в Югославию и затем – на пароходе «Агана» - в Палестину. Давида назначили руководителем молодёжной группы организации «Шомер а-Цаир» из 150 человек. Когда в июле 1946 года подплывали к берегам Палестины, «Агану» встретили английские корабли, направили в порт Хайфа. Оттуда – в лагерь « Атлит», сейчас там музей нелегальной алии.
В сентябре Давид уже работал в кибуце «Месилот», близ Бейт-Шаана – занимался подготовкой корма для рыб. В конце того же 1946 года дядя, брат матери, Зеев Каспи – тот, что приехал в Палестину ещё в 20-х годах – предложил ему работу в кибуце «Маабарот», в переводе «Переход», под Хадерой – там была молодёжная группа. И здесь занимался подготовкой кормов для скота. Но в этом кибуце полдня работали, а вторую половину дня – учились.

1950-е годы. В кибуце. Слева - Давид Шорх-Сорек
Мама Фейга из лагеря «Атлит» переехала в «Бейт- Халуцот» - «Дом первопроходцев» - в Петах-Тикве. Время было тяжёлое, но никто не оставался без крыши над головой. Вот и Фейга первое время жила в комнате, ещё с тремя женщинами. Кроме четырёх кроватей, посреди стоял стол – на нём спал Давид, когда приезжал к матери.
Через года полтора Фейга получила на двоих – на себя и сына – в Петах-Тикве «квартирку» в12 квадратных метров, в доме коридорной системы. Работала на самой простой работе. Но после всего пережитого был энтузиазм: трудились для своего завтрашнего дня. А он был не за горами: в 1948 году было провозглашено Государство Израиль. Тогда Фейга ещё не знала, какой неоценимый вклад внесёт её сын Давид в становление, безопасность и процветание этой своей страны.

Михаил Ринский (972) (0)3-6161361 (972) (0)54-55299
mikhael_33@012.net.il

ВСЕМИРНЫЙ ФЕСТИВАЛЬ-1957 В МОСКВЕ

Михаил Ринский

ВСЕМИРНЫЙ ФЕСТИВАЛЬ-1957 В МОСКВЕ

Фестиваль молодёжи и студентов в Москве был первым крупным международным шоу, устроенным Н. С. Хрущёвым после ХХ съезда для укрепления своего нового имиджа. И первым участием израильской официальной молодёжной делегации в столь массовом мероприятии в СССР.Автору очерка, в то время москвичу – участнику фестиваля, а в наши дни – израильтянину, недавно удалось собственные воспоминания дополнить рассказом руководителя израильской делегации на фестивале Давида Сорека. Отправимся в путь по волнам памяти сначала моей, а затем – Давида.

1. ПОСЛЕ ХХ СЪЕЗДА
Память хранит, как совсем недавние, события, которые сегодня уже – достояние истории. Вот передо мной фото встречи с делегацией Ямайки на Всемирном фестивале, где я – в числе гостеприимных хозяев. Подумать только: прошло уже целых полвека! Но помнится очень многое из событий и эпизодов этого, по тому времени для Москвы грандиозного "мероприятия", потребовавшего огромного напряжения тогда ещё не развитой для подобных действ инфраструктуры столицы.
1957 год был годом всеобщего энтузиазма после смелого разоблачения культа личности, посулов нового Генсека и надежд на серьёзные перемены. Всемирный фестиваль в Москве должен был, с одной стороны, подтвердить курс на относительную демократизацию, а с другой – вернуть если не всех, то многих из отшатнувшихся от "родины социализма" и привлечь новых "друзей". Н. С..Хрущёв из кожи вон лез, стремясь доказать недоказуемое, начиная от его якобы непричастности к сталинским репрессиям и кончая призывами к миру и дружбе, заигрыванием с вчерашними врагами.
Все мы в то время ещё жили ожиданиями существенных перемен, обещанных Хрущёвым после разоблачений ХХ съезда. Продолжали возвращаться родственники из лагерей и тюрем, но далеко не все были реабилитированы. Разворачивалось строительство жилья, но до хрущёвской панельной массовки пока не доехали. А вот обескровливающее страну соревнование в космосе с американцами продолжалось, и как раз в дни фестиваля СССР запустил первые межконтинентальные ракеты, а потом и первый спутник.
Вступил в соревнование Никита Сергеевич и в красноречии: не раз нас, "представителей" молодёжи, собирали в новеньком Дворце спорта на шоу-митинги, где генсек, разгорячась и отбросив подготовленный помощниками текст, рисовал радужные картины: "Наши дети будут жить при коммунизме!" Ораторского апогея Никита Сергеевич достигнет где-то в период освоения целины. Запомнилось, как в тот период на одном из подобных митингов он рисовал картину бескрайнего казахстанского поля , в котором плывут комбайны, "как жирафы и прочие птицы". Бурные дежурные аплодисменты заглушили взрыв нашего молодёжного хохота. А на следующее утро в газетах читали про комбайны в поле, "как в море корабли".
Но целина ещё впереди, а пока генсек решил попытаться поправить международный имидж: слишком неоднозначно воспринял мир хрущёвские разоблачения. Поначалу многие и в России, и за рубежом поверили если не всему, то многому, что генсек с таким темпераментом неустанно твердил в многочисленных пламенных речах. В его непричастность поверить было невозможно, но в некоторое оправдание ходил, а, может быть, и был подброшен такой анекдот.
На очередном митинге – голос с места:
- Никита Сергеевич, но если вы всё видели, что творилось в сталинские времена, что же вы молчали?
- Это кто задал вопрос? Встаньте! – никто не встал.
- Вот видите, боитесь, молчите. Вот и я молчал.
В любом случае, на ХХ съезде Рубикон был перейдён, и начался период, который И. Эренбург охарактеризовал, как "оттепель" И вот в этих условиях Москва взяла на себя проведение шестого по счёту Всемирного фестиваля, который по размаху затмевал все предыдущие аналогичные в столицах так называемых "стран народной демократии". Но главное – на него были приглашены не только просоветски настроенные, но и все движения, союзы и группы, солидарные с лозунгом: "Мир, дружба". Этот ход позволил организаторам привлечь мировой молодёжный политический центр и даже кое-кого из "правых".
В западном мире не было единства: если власти США, мягко говоря, не приветствовали участие своих левых, то делегации Франции и Италии, к примеру, достигали двух тысяч человек. Для маленького Израиля и двести человек было совсем немало. Но к этому мы вернёмся. А пока…

2. ЛИЧНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
АВРАЛ
Подготовка к фестивалю велась с невиданным дотоле размахом. Центральным, самым заметным и афишируемым было строительство спортивного комплекса в Лужниках, на болотистом как бы полуострове излучины реки Москвы, как раз напротив Воробьёвых (тогда – Ленинских) гор. Строились одновременно Большая и Малая спортивные арены, Дворец спорта, открытый бассейн с трибунами, с подогревом воды. Аврал был необыкновенный. Лужники объявили всенародной стройкой.
К открытию фестиваля приурочили и открытие метро, со станцией на новом двухъярусном мосту над рекой. В спешке красивый арочный мост выполнили из такого бетона, что в дальнейшем, когда началась его интенсивная коррозия, пришлось менять его конструкции. Но тогда новое метро к Лужникам и далее – до университета сыграло большую роль в транспортом обслуживании зрителей. Срочно подлатали асфальт дорог и тротуаров в местах движения автобусов делегатов и их прогулок. Отремонтировали фасады на этих улицах, ветхие дома прикрыли заборами. Привели снаружи кое-как в порядок и покрасили даже сохранившиеся Божьи храмы всех конфессий: среди иностранных гостей и туристов было немало верующих. В том числе "освежили" и Московскую хоральную синагогу, как и прилегающие участки улицы Архипова, куда ожидался большой наплыв наших, зарубежных и "своих", соплеменников. Но фактическое их количество перекрыло все "плановые показатели".
На фестиваль работал, пожалуй, весь Союз: нужны были камень, цемент, облицовка, металлические конструкции для зданий; нужны были для делегаций не только новенькие автобусы – простенькие, тогда ещё ЗИСы, - но и грузовые машины – именно в открытых кузовах машин все делегации "парадом" везли на открытие и закрытие фестиваля. Новшеством для стадионов страны были электронные табло. Нужны были машины милиции, ГАИ, скорой помощи; нужно было всё до мелочей каждому делегату и гостю: всё, вплоть до туалетной бумаги, было в стране дефицитом. А каково было, при известном качестве наших фабрик, одеть красиво и современно тысячи делегатов, спортсменов, участников показательных выступлений, обслуживающего персонала, охраны…
Комсомольцы в обязательном порядке, но и прочие москвичи – "по личным обязательствам" и "с энтузиазмом" отрабатывали на ударных стройках и благоустройстве столицы десятки часов. На обновление фасадов и прикрытие заборами ветхих домов на магистралях и в зонах, где должны были проезжать и гулять гости, в Москву направляли молодых строителей с периферии – их энтузиазм был неподдельным: в Москве можно было всё-таки и поесть, и "достать", к примеру, обувь. Делегация Израиля на Садовом кольце, у здания МИДа СССР
Ещё, кажется, за год до фестиваля провели Всесоюзный фестиваль, в порядке подготовки, и на основе его опыта и опыта фестивалей в "демстранах" отработали программы и подготовили персонал. Подготовили сотни спортсменов и танцоров, участвовавших в показательных выступлениях. Не говоря уже о членах делегации Союза, в том числе спортсменах, участвовавших в соревнованиях.
Иностранных делегатов, гостей, спортсменов разместили частью в гостиницах, частью – в студенческих общежитиях: на первую половину августа их освободили, специально подремонтировав. Но, конечно, условия не только в общежитиях, но и в гостиницах Москвы в то время, да и сейчас ещё весьма уступали и уступают большинству столиц мира. Другое дело, что и гости фестиваля были в основном народ неприхотливый: левая молодёжь.
Вся программа каждой делегации была расписана заранее, и не только к каждой делегации, но и на каждое её мероприятие были "прикреплены" " хозяева", принимавшие гостей. С одной стороны, гости были окружены заботой, им некогда было скучать. Но главное – они были под постоянным неусыпным надзором, так как в группах "хозяев" были и сотрудники соответствующих органов…

ЧЛЕН КОЛЛЕКТИВА
Мне посчастливилось попасть в число нескольких тысяч тех, кому предстояло присутствовать на торжествах открытия и закрытия, с помощью разноцветных флажков "рисуя" на всю трибуну то эмблему, то голубей, то лозунги фестиваля. Одновременно, конечно, удалось увидеть эти красочные зрелища, массовые спортивные и театрализованные выступления. Немаловажным для тех времён было и то, что всем нам, участникам шоу, а также всем, кто обслуживал, охранял, кормил гостей, выдали по тем временам элегантные куртки, тенниски и брюки из тогда ещё дефицитной синтетики. За всё это мы должны были отработать на строительстве Лужников сколько-то часов. Впрочем если бы не попал в эту группу, всё равно бы отработал, как практически вся молодёжь Москвы.
Я в то время был ещё молодым специалистом. Окончив в 1955 году Московский институт инженеров транспорта, я был направлен на должность мостового мастера, но уже через полгода переведён в Москву, в Управление дороги и вскоре назначен старшим инженером. Мне было 24 года, я был активным: возглавлял спортивную работу, вёл стенгазету и печатался в многотиражке. Вообще-то "пятый пункт" в нашем центральном ведомстве не приветствовался, но на технических должностях был весьма не редок. Я быстро стал своим в коллективе, но кадровик, он же и парторг мне выговаривал за остроязыкость в стенной печати. Например, что и кого я имел в виду, когда, подражая Маяковскому, писал о "грязи":
Мы долго терпели твоё обличие,
Но время не то, не те года,
И мы закричим, позабыв приличие:
- К чёрту! Хватит! Вон – навсегда!
А главное – отказался от предложения написать заявление с просьбой о приёме в кандидаты партии. Предложение, как я понимал, было вызвано только тем, что надо было выполнять план пополнения и без того многомиллионных партийных рядов, а в нашем управлении явно не хватало молодёжи. Вот и включение меня в список на зрительскую трибуну фестиваля объяснялось тем же "дефицитом".
Мало того: меня включили ещё и в одну из групп "хозяев", долженствовавших принимать гостей при их посещениях тех или иных "трудовых коллективов", чаще устраивавшихся не в цехах предприятий, а в их клубах. Так, в Сокольниках мы, "члены коллектива" одного из заводов, принимали упомянутую делегацию Ямайки, чернокожих (кроме человек трёх) темпераментных ребят и девушек. Интересно, что ребята были сплошь худощавые, а девушки – в большинстве весьма упитанные. Отличались исключительной музыкальностью и подвижностью. Первое качество они ярко проявили, мелодично и в то же время ритмично исполняя классику и лёгкую музыку на…металлических бочках разной высоты деревянными молоточками. Дно бочек было разделено молотком и зубилом, на "отсеки", соответствующие нотам. А исключительную подвижность ямайцы продемонстрировали в танцах.

На встрече с делегацией Ямайки. Слева - автор очерка Михаил Ринский
К фестивалю – что поделаешь? – пришлось властям в полной мере "реабилитировать" танцы буги-вуги, рок и твист, за которые, как и за джинсы, ещё лет пять назад исключали из комсомола, а меня самого, вступившегося за "грешившую" этим студентку, сместили с "поста" комсорга. Отставшие и в танцах, и в современной незатейливой моде, мы, "совки", пытались подражать, даже островная Ямайка была для нас примером. Ну а темперамент эти раскрепощённые молодые люди не скрывали, и, наверное, одним из просчётов организаторов фестиваля было то, что не были предусмотрены и розданы средства предохранения, в связи с чем демографический фонд многонационального государства, о котором так печётся сейчас нынешний президент, после фестиваля стал ещё разнообразнее. Зарубежные же девушки эти средства, как и прочие средства гигиены и косметику, привезли с собой. Зато с нашей стороны, как правило, на встречах в достатке было и шампанского, и прочего "прилагаемого".

ЖИЗНЕННЫЙ УРОК
Был я "членом коллектива" и ряда других предприятий. В частности, одно из них принимало делегацию молодёжи ныне почившей в бозе Германской демократической республики., русоголовые члены которой были, быть может, менее темпераментны, но не менее талантливы и – уж точно – раскрепощены, несмотря на присущую этой нации и неусыпно поддерживавшуюся властями и руководством делегации дисциплину. На этой встрече я познакомился с хорошенькой флейтисткой из Лейпцигского оркестра. Слишком малое количество свободного времени, оставленное нам организаторами, ограничило количество наших встреч, но всё-таки они были для меня, неискушённого молодого "совка", откровением. Но окончилось наше знакомство ещё до конца фестиваля. В один из вечеров я приехал в Центральный парк имени Горького, где её оркестр должен был играть на открытой эстраде, после чего им давалось свободное время. Как всегда, сел на первый ряд, напротив Лархен (имя изменено). Её молодые оркестранты уже знали меня и здоровались, перекидывались впечатлениями, шутками. Я был не единственным: ещё несколько "поклонников" и "поклонниц" не только таланта, но и личных качеств некоторых оркестрантов разместились на первом ряду.
Небольшой немецкий у меня был, начальный русский – у них. И вот, на один из вопросов ребят, ещё до начала концерта, я ответил, вставив, очевидно, вместо немецких слов схожие на идише, который многие годы слышал дома от мамы с папой. Тут же сидевший рядом оркестрант что-то сказал Лархен и окружающим ребятам, и они все повернулись в мою сторону. " - Ду бист юден?"- с какой-то вызывающей серьёзностью спросил тот же молодой немец.
Я посмотрел на Лархен – у неё на лице была смесь удивления и, как мне показалось, возмущения: мол, как это её не поставили своевременно в известность? А, может быть, и отторжения? Её серо-голубые глаза, раньше обычно тёплые, на сей раз смотрели жёстко и даже как-то враждебно. Признаться, я настолько редко сталкивался с проявлениями антисемитизма по отношению лично к себе, тем более со стороны женщин, что у меня и мысли не возникло специально сообщать о своей национальности, к тому же – искусственно её скрывать. Но, посмотрев в её глаза, я сразу вспомнил о крематориях, гетто, о погибшей в душегубке бабушке. Может быть, мне тогда так только показалось, и я напрасно гиперболизировал реакцию этих моих ровесников, но в ту минуту я вскочил, как ужаленный, и, подскочив к краю невысокой эстрады, прокричал сначала: " Я! ( Да!) "в лицо задавшему вопрос, а потом: " Ё, их бин а ид! ( Да, я еврей!) " – в сторону Лархен, сидевшей сравнительно далеко от края сцены, специально произнеся эти слова на идише, понятные каждому немцу. После чего повернулся, сунул одну руку в карман брюк и, демонстративно не спеша, удалился по направлению к танцевальной площадке.
Выйдя из поля зрения молодых антисемитов, я повернул к главному входу. Остановившись, по пути к метро, на середине подвесного пролёта Крымского моста, я, под действием прохладного ветерка, окончательно успокоился, напомнив себе, что "отрицательный опыт – это тоже опыт". "Надо быть готовым к чему-то подобному всегда," - решил я для себя и, в общем, не ошибся.

КОНТАКТЫ С ИЗРАИЛЬТЯНАМИ
Так в шутку говорили во время и после фестиваля мы, московские евреи, между собой, намёком на инопланетян подчёркивая, сколь желанными и недосягаемыми для многих из нас были встречи с израильской делегацией.
Плотная загрузка в дни фестиваля оставляла не так много времени на то многочисленное, что хотелось бы увидеть и в чём поучаствовать в дни фестиваля. С работы отпускали только на время "мероприятий", в программе которых мне надлежало участвовать по "разнарядке". Конечно, удавалось какое-то время из рабочего 8-часового дня (а их тогда было шесть в неделю) прихватить, но ведь были ещё и вечерние "плановые" приёмы делегаций, вроде описанных, и встречи ( да простят меня) с той самой Лархен.
И всё-таки мне удавалось несколько раз увидеть делегацию тогда ещё молодого Государства Израиль и совсем немного пообщаться с её членами. Не то чтобы я особо к этому стремился: сионистом я не был. Но посмотреть на своих единоверцев было интересно. Разве большинство из миллиона русскоязычных, живущих ныне в США, не стремилось бы посмотреть на российскую делегацию, к примеру, на Олимпиаде? Тем более, что советские власти, сделав из этой делегации "запретный плод," сами разжигали любопытство, и не только московских евреев.
Сразу надо сказать, что делегация Израиля состояла фактически из двух. Первая половина - от молодёжи партий социалистического толка МАПАЙ и МАПАМ, в этой делегации был и арабский коллектив. И вторая половина - От Коммунистической партии Израиля, тоже из евреев и арабов. Обе делегации были довольно многочисленны – по сто человек Они официально были единой делегацией Государства Израиль, но и на открытии и закрытии, и по улицам города ходили двумя колоннами, одна за другой. Мне, к сожалению, не пришлось быть среди организаторов или приглашённых на встречи с ребятами из Израиля: на них был особый отбор, и уж конечно не из числа нас, "пятипунктников", разве только тех, на присутствии которых настаивали израильтяне. Скрывался и маршрут их прохода и проезда по улицам Москвы, а бывало – и он не соответствовал тому, что удалось узнать. Например, однажды я случайно увидел целую толпу единоверцев, ждавших на площади Революции "нашу" делегацию, и тоже решил подождать, но тщетно: ожидали, что их поведут в музеи. Но, наверное, и в этом случае им изменили программу.

Давид Шорх - Сорек, 1957 год
Было и такое. В Камерном театре , в то время он, кажется, был ещё театром имени Пушкина – должен был состояться концерт израильской делегации. Лишь утром делегаты узнали, что концерт переносится – то ли в театр транспорта, то ли в Центральный дом культуры железнодорожников, под предлогом, что зал там больше. Всё бы ладно, но зрителей не оповестили, новых билетов не приготовили. Об этом эпизоде читатель может прочесть ниже, в рассказе руководителя делегации Израиля Давида Сорека.
Совершенно неожиданно я увидел однажды шествие израильской делегации к Лужникам со стороны Пироговской улицы. Сначала показалась буквально демонстрация людей, плотно окружавших делегацию, а потом стали слышны и "позывные", которые её сопровождали, куда бы она ни направлялась: "…А лэйну шалом, шалом, шалом алэйхем!", - " Мир нам и вам" - гремело над шествием, причём пели не только и даже не столько делегаты, как сопровождающие . Потом я узнал, что многие молодые евреи буквально ночами дежурили вблизи места дислокации делегации Израиля и сопровождали её везде, где это было доступно.
Впереди и по сторонам демонстрации шло несколько милиционеров и люди в штатском, отличавшиеся от восторженной толпы своим спокойствием. Молодым неопытным глазом трудно было отличить сотрудников КГБ от, безусловно, сопровождавших делегации сотрудников израильских спецслужб и добровольцев. Нет сомнения, что функции кое-кого не ограничивались обеспечением безопасности, но за то, что её на фестивале обеспечили, надо отдать всем им должное.
Опасаясь первых, некоторые "перестраховщики" шли по тротуарам параллельным курсом. В то время я, наверное, не был столь осмотрительным и быстро оказался рядом с идущими делегатами. Над нестройными рядами реяли израильские флаги, в руках многих были израильские флажки. Один из них тут же оказался и у меня в руках, вместе с несколькими значками: в виде израильского флага с магендавидом на нём – на одних значках - от коммунистов и значков с семисвечником – от социалистов. Но для нас они были едины. Яркая красивая форма; все ребята и девушки, как на подбор, - рослые и загорелые, жизнерадостность на лицах и делегатов, и сопровождающих. Чуть отстав, я и здесь, как и на открытии фестиваля, убедился, что фактически – две делегации. И вторая делегация "левых" была столь же внушительной, но здесь были не только израильские, но и красные флаги. В обеих делегациях были и арабы.
Как и многие, я, не проникнутый в ту пору сионистскими настроениями, невольно включился в атмосферу всеобщего восторга, если не ликования. Успехи Израиля в войнах с соседями заставили уважать это небольшое государство всех, даже врагов. Разоблачение сталинских компаний "космополитов" и " дела врачей" позволило выше поднять головы российским евреям. Вот почему уже на открытии фестиваля марш по дорожке арены израильтян сопровождался такой овацией, которой были удостоены лишь немногие колонны. Но одно дело – сидеть на 20-м ряду трибуны, да ещё держа в руках флажки и следя за командами "дирижёра" трибуны, а делегацию видя среди других, и другое – оказаться буквально среди живых героев, возможно, не раз державших в руках автоматы. Это могли быть ребята, отслужившие в армии: военнослужащих среди израильских делегатов, как они сказали, не было.
Попытался я с друзьями увидеть делегатов Израиля и в один из дней, ещё засветло приехав на улицу Чернышевского с целью пройти на улицу Архипова, к синагоге. И хотя через плотную толпу я протиснулся почти к зданию, но далее пути не было: оцепление из самих же евреев преодолевать было бы неуважительно. Зато в толпе там и сям были плотные кучки людей, в центре которых, как правило, по двое ребят в бело-голубых нарядах отвечали или на русском без переводчика, или на идише и английском на самые разные вопросы, кроме слишком острых – тут уж сами слушатели одёргивали "провокатора": все понимали, что в толпе немало "ушей". Лично для меня и друзей этот вечер имел те последствия, что с тех пор мы уже не эпизодически, а регулярно в большие еврейские праздники приезжали на улицу Архипова и принимали участие в вечерних весёлых встречах, с каждым годом всё более массовыхДелегация Израиля на Киевском вокзале Москвы
Закрытие фестиваля проходило куда более свободно, раскрепощённо, дружественно. Если на открытии доминировали прекрасные по-своему, но всё же марши типа "Гимна демократической молодёжи", то окончание сопровождалось песней: "Летите, голуби…" Массовые театрализованные и спортивные выступления были сложны и отточены до совершенства. Фестиваль прошёл удачно для всех: Хрущёву он позволил укрепить популярность и завоевать новых молодых приверженцев, прежде всего в странах третьего мира. Но, в то же время, молодёжь стран Запада воочию убедилась не только в нелёгких условиях жизни в "стране победившего социализма", но и в том, насколько отличаются понятия "демократии" в странах с разным строем. Фестиваль приоткрыл "окно в Европу" советской молодёжи и в большой степени способствовал становлению не только "шестидесятников", но и их аудитории. С другой стороны, он намного усилил интерес евреев Союза к своей исторической родине.
Надо было видеть израильскую делегацию и слышать овацию в её честь, чтобы понять, какую огромную роль сыграло её участие в становлении национального самосознания советской еврейской молодёжи. Для неё молодые, сильные израильские делегаты явились привлекательным символом нового своего государства, а то, что делегаций было две, говорило особенно наглядно о разнице с однопартийным строем. Яркое впечатление это до сих пор сохранилось в моей памяти.

3. РАССКАЗ ДАВИДА СОРЕКА
ИЗРАИЛЬ – АКТИВНЫЙ УЧАСТНИК ФЕСТИВАЛЯ
С 1948 года, после Голды Меир, ни одному официальному лицу Израиля не удавалось свободно и открыто общаться с советскими еврейскими гражданами. Фестиваль предоставлял такую возможность. И хотя свежа была память о сбитом в 1955 году над Болгарией израильском пассажирском самолёте и 58 жертвах, руководство еврейского государства решило откликнуться на приглашение советских властей и Оргкомитета фестиваля и прислать делегацию.
Разоблачения ХХ съездом деяний кремлёвского диктатора, в том числе "дела врачей", дали молодому еврейскому государству надежду на поддержку со стороны СССР в борьбе с антисемитизмом и на ослабление этой державой поддержки врагов Израиля. Но была ещё одна важная цель участия израильтян в фестивале. Для маленькой страны жизненно важным вопросом была необходимость роста еврейского населения страны. Воюющему Израилю нужны были защитники, развивающемуся – рабочие руки и специалисты любых профессий. В то время притекал ручей репатриантов из Польши, но нужна была мощная река, которая могла стать полноводной, только если продлится, по определению И. Эренбурга, оттепель.
Советские власти рассчитывали на преобладание левых в делегации Израиля, которые в те годы, несмотря на сталинские дела "космополитов" и "врачей", в основной массе оставались доброжелателями Советского Союза. После непростых внешних и внутренних переговоров было согласовано, что формально единая делегация Израиля будет состоять фактически из двух: ста человек – от сионистски настроенных партий МАПАЙ и МАПАМ (включая в последней арабскую группу) и ста человек – от исповедующей интернационализм Компартии Израиля. Руководителем делегации был назначен один из активистов кибуцного движения Давид Сорек.

ЛИДЕР МОЛОДЁЖИ
Давид родился в 1930 году в бессарабском городке Хотин, в семье раввинов. Детство и юность Давида прошли сначала в неспокойной обстановке приграничной зоны, затем – в гетто, где погибли отец и вся его семья. Лишь мать, старшего брата и самого Давида буквально в последний момент спасли партизаны. После войны бессарабским евреям было дано право до июля 1946 года выехать в Румынию. Давид не хотел уезжать, но когда директор школы позволил себе антисемитское высказывание, пришёл к матери и заявил: " Едем!". Старший брат, призванный в армию, не смог уехать. Ему удалось вырваться только в 1975 году.
Вся жизнь Давида Сорека - и трагическая её часть до 1946 года, и героическая на земле израильской - необыкновенно интересна и заслуживает отдельного подробного рассказа. Здесь же только необходимо пояснить, почему именно ему была доверена столь ответственная миссия руководства делегацией страны.
С первых дней на тогда ещё подмандатной территории Давид Сорек был одним из молодёжных вожаков. Ещё в лагере для репатриантов, в 17 лет, он возглавил охрану от "набегов" арабов. Затем, живя в кибуцах, организуя и возглавляя их, Давид Сорек одновременно участвует во всех конфликтах в Негеве и войнах молодого государства. Параллельно с руководством кибуцем, Давида назначают ответственным за безопасность кибуцев и мошавов Негева. Дпя решения вопросов тяжёлого положения с безопасностью кибуцев Сорек был приглашён в 1954 году к премьер-министру Давиду Бен-Гуриону, который в то время был и министром обороны. Он очень внимательно выслушал доклад и предложения кибуцников и тут же при них дал, к восторгу Сорека, чёткие, короткие указания Моше Даяну и Шимону Пересу.
Возможно, эта встреча явилась одной из причин того, что в 1956 году Давида Сорека пригласили в Тель-Авив, где ответственный сотрудник Моссада Иосиф Меллер предложил ему возглавить делегацию Израиля на Всемирном фестивале в Москве, как отличному организатору, владеющему русским языком.
Давид понимал, какую ответственность он брал на себя. Во-первых, достойно и по возможности – большему количеству людей представить лицо молодой страны, о которой многие знали только из негативных источников. Во-вторых, донести до максимума советских евреев, что их в Израиле ждут и в их помощи нуждаются. И, конечно же, обеспечить безопасность делегации и каждого делегата, оградить от возможных провокаций с любой стороны. Получив заверения в том, что делегация может рассчитывать на помощь израильских дипломатов в Москве, правда немногочисленных, а также помощь, естественно – не открытую, сотрудников Моссада, Давид не заставил себя уговаривать. Помимо прочего, ему Моссад обещал организовать встречу со старшим братом, которого он не видел с 1944 года.

ИЗРАИЛЬТЯНЕ ГОТОВЯТСЯ
Началась напряжённейшая подготовка израильской делегации. Прежде всего, её нужно было сформировать, проведя конкурсы, из лучших молодых танцоров, певцов, музыкантов. Немало способных, спортивных, здоровых молодых людей отобрали из числа солдат ЦАХАЛа, но министерство обороны запретило им участие, и пришлось срочно искать замену.
В результате, сформировали замечательный ансамбль, включавший хор, оркестр и танцевальную группу. В репертуаре были песни и танцы как восточноевропейских евреев и Запада, так сефардских и йеменских евреев. Среди делегатов было немало знавших русский и европейские языки. "Художественная" часть делегации насчитывала 90 человек, включая арабскую группу. Десять человек из ста составляли, так сказать, командно-техническую группу во главе с Давидом Шорхом – под этой фамилией Сорек и в дальнейшем выезжал в Союз, а позднее - в СНГ.
Подготовили, отобрали и изготовили большое количество различных сувениров, агитационных печатных изданий. С самого начала между двумя "ветвями" делегации было согласовано: знаком сионистской делегации стал семисвечник, символ государства; знаком коммунистической - Маген-Давид, общенародный символ. Не только на сувенирах, но и на официальных "опознавательных" нагрудных значках делегатов.
Один из сувениров - книжка-брошюра Аарона Мегеда в переводе на русский Мириам Роде "Письма из Израиля". В ней, наряду со скромным описанием жизни, становления и военных успехов Израиля, во избежание обвинений советских властей, призыв к репатриации был "между строк". Заканчивалась брошюра словами: "Нужно надеяться – до свидания!". Той же надеждой на встречу на земле обетованной были проникнуты изданные на русском языке "Еврейский календарь", "Песенник", несколько номеров журнала "Молодёжь Израиля".
Коммунистическая сотня делегации Израиля готовилась по собственной программе.

ИЗ ХАЙФЫ В МОСКВУ
Фестиваль проходил с 28 июля по 11 августа. Организаторы спланировали приезд и размещение каждой из многочисленных делегаций из 131 страны. Израильтяне отплыли из Хайфы на турецком корабле. Сионистская часть делегации Израиля во главе с Давидом Шорхом решила опередить события и приехать в Москву дня на три раньше, для чего сошла с корабля на берег в одном из турецких средиземноморских портов и поездом доехала через Стамбул, Болгарию и Румынию до пограничной советской станции Унгены. Предварительно сообщили о пути следования поезда, и в некоторых городах Румынии местные евреи успели подготовиться и приветствовать израильтян. Например, на вокзале в Яссах висел лозунг на иврите.
Но по прибытии в Унгены произошла осечка. Советские власти, скорей всего, не были готовы к такому досрочному железнодорожному "прорыву" израильских сионистов в Москву, да к тому же и не хотели этого. Комендант пограничной станции Унгены приказал отцепить вагоны с делегацией, задержав её на те самые дни, которые она пыталась выиграть пересадками. Обращение по телефону в Москву, в оргкомитет решило только практические вопросы трёхдневного пребывания делегации в Унгенах: бесплатного питания (пожалуйста в ресторан, но по 10 долларов). Умываться – пожалуйста: в общественных туалетах. Посетить город – нельзя: пограничная зона. Репетировать – нет зала.

Так встречали израильскую делегацию по пути следования поезда.
Руководителям делегации ещё в Израиле рекомендовали не конфликтовать с местными властями, не давать повода для разжигания антисемитских настроений. Что ж, Давид Шорх дал команду репетировать прямо на перроне вокзала. Танцевали, пели. Сразу сбежался народ, в том числе и местные евреи. Власти тут же предоставили для репетиций спортзал, а подходы к залу перекрыли под предлогом уборки улицы.
Сопровождающий израильской делегации на всё время фестиваля Дмитрий, представившийся сотрудником ленинградской газеты, был улыбчив, вежлив, гостеприимен. Но когда кто-то из делегатов подарил пробегавшей по перрону девочке сувенирную открытку, не постеснялся отнять её под каким-то предлогом. Девочку успокоили другой открыткой. Позднее тот же Дмитрий всё так же вежливо запретил раздавать религиозные сувениры. Тогда арабские делегаты, входившие в МАПАМ, во главе с юристом Махмудом начали сами раздавать еврейские религиозные сувениры – за ними так не присматривали. Вообще, Давид Сорек добрым словом отзывается о поведении арабской части их делегации, говоря, что они не уступали делегатам-евреям в своём патриотизме. Митинг на вокзале города Киева. На трибуне - Давид Сорек
Первая же после Унген крупная станция – Кишинёв. Знали, что в нём много евреев, приготовили сувениры. Но на перроне их встретила лишь горстка комсомольцев с цветами: власти очистили подходы к вокзалу. Давид, как руководитель, вышел в город – и был тут же окружён людьми. Видя, какое количество людей стремится общаться с израильской делегацией, власти старались сократить стоянки на промежуточных станциях и перекрыть выходы на перрон. Были случаи, когда сами делегаты с риском находили лазейки, чтобы оказаться в толпе местных жителей. Совсем не обязательно – евреев. Но местным евреям старались по возможности уделить внимание. Лишь в столице Украины власти показательно допустили встречу с киевлянами, вылившуюся в настоящий митинг. С помощью Моссада и украинской делегации Давиду удалось встретиться со старшим братом.
На многих станциях, в том числе и на Киевском вокзале Москвы, - везде, где было возможно члены делегации демонстрировали своё искусство в танцах, пении, вовлекая и окружающих, стараясь лучше донести до них жизнерадостность и энергию народа своей страны. Раздавали и обменивались сувенирами. На станции Казатин бывший фронтовик в парадной военной форме, получив значок от Шорха, не имея ничего другого, снял с фуражки кокарду и отдал Давиду. Через много лет, в 2000-м году, Борис Полонский, уже репатриант, разыскал Давида в Израиле и показал его значок.

ИЗРАИЛЬТЯНЕ В МОСКВЕ
В Москве делегацию Израиля поселили в студенческом общежитии Тимирязевской сельскохозяйственной академии, в отдалении от станций метро. Несмотря на это, с первого дня у здания днём стояла толпа евреев, жаждущих поговорить, просто посмотреть на своих ближневосточных соплеменников. Многие сопровождали делегацию, где бы у неё ни были встречи и выступления, дожидались их входа в здание и выхода. Некоторых делегаты уже знали в лицо. При любых контактах просили на память любые сувениры, начиная от значков и марок. Просили автографы. И стремились сами что-нибудь подарить. На открытках и книгах, подаренных Шорху и бережно хранимых им, незамысловатые тёплые слова, например: "Мы вас любим. Миша, Янкель и ещё миллионы". А вот какие строки передал Давиду юноша, как и многие тут же скрывшийся в толпе:
Израиль,
Ты родина наша, ты наша защита,
Ты станешь со временем крепче гранита.
Ты сердце народа-страдальца хранишь,
Израиль, могучий Израиль, крепись!
Что может быть ценнее, чем такой замечательный экспромт, написанный на простом листке бумаги. Были и подарки другого рода. Одна молодёжная компания из Ленинграда предложила в подарок телевизор, не ведая, что в молодом воюющем Израиле экраны зажгутся только через десять лет, а пока нет ещё очень многого. Получив вежливый отказ от электронного подарка, на следующий день принесли книгу Давида Бергельсона, которую тоже бережно хранит Давид Шорх-Сорек. Дарственная надпись на книге: "Другу из Израиля от представительницы еврейского населения России, которое верит, что придёт то время, когда евреи всего мира соберутся под одним небом, небом Израиля". И здесь – без подписи. Вот так: всё равно под прицелами фото- и подслушивающей техники всесильного КГБ, но ещё, по инерции, анонимно.
На фестивале израильская делегация пользовалась особым вниманием. Помимо естественного желания советских евреев общаться с нею, не меньшую роль играла притягательная красота молодых людей, талантливых, находчивых, доброжелательных. Даже просто в колонне на открытии и закрытии фестиваля делегация Израиля выглядела одной из лучших. Автор, видевший это сам, подтверждает без всякого преувеличения. Знамя делегации нёс лично Давид Шорх.
Власти делали всё возможное, чтобы помешать или хотя бы ослабить контакты советских евреев с делегатами. Например, было предусмотрено и афишировано выступление израильского ансамбля в здании театра имени Пушкина, в центре Москвы. Ансамбль даже провёл там репетиции. Вдруг, уже в день концерта, делегации сообщают, что выступление переносится в Театр транспорта. Впрочем, Давид точно не знает: в Москве есть ещё и Дом культуры железнодорожников – ЦДКЖ, и концерт, возможно, перенесли в это помещение. Предлог – слишком много желающих, а в Театре Пушкина – всего, как сказали, 750 мест. Но ни билетов в продаже, ни пригласительных в новое помещение никто не приготовил. А тем тысячам людей, кто приехал к Театру Пушкина, никто ничего не сообщил.
Шорх немедленно, ссылаясь на то, что в Театре Пушкина остались после репетиции инструменты, потребовал машину и послал ребят за ними. Музыканты, по наказу Давида, сообщили евреям у театра о новом месте выступления, и те, оставив объявления для ещё не подъехавших, на метро быстро добрались до оного. Но билетов-то нет! Предприимчивый народ не теряется: все сто делегатов снимают свои большие официальные значки делегатов с изображёнными на них семисвечниками и передают ждущим у дверей.
Сто человек проходят мимо контролёров и охраны, как делегаты. Откуда рядовым контролёрам знать, сколько их, израильтян, должно быть? Ведь многие делегации насчитывали по несколько сот человек. Пока суть да дело, таким и ещё неизвестно каким образом зал почти был заполнен. Израильтяне выступили с большим успехом, а московские евреи имели возможность побеседовать или хотя бы поприветствовать дорогих гостей.
Шорха в поездках по Москве постоянно в отдалении сопровождали – он это и чувствовал, и иногда фиксировал. Был такой случай. Давида предупредили, что из Каунаса приедет специально некий Борис Клячко. Борис появился вместе с женой у общежития Тимирязевской академии, и Давид назначил ему встречу у Центрального почтамта. Когда Давид ехал в такси на встречу, заметил следующую сзади машину. При встрече с Клячко машина стояла в отдалении, а вышедший из неё человек делал вид, что читает газету. В 70-х годах Клячко репатриировался в Израиль, жил в Бат-Яме, успешно работал. Но интересно, что после фестиваля при встрече советник посольства СССР рассказал удивлённому Давиду во всех подробностях о его беседе с Клячко у почтамта. Давид невольно вспомнил про то, что писали о глазах и ушах КГБ, и лишний раз осознал, почему были анонимными записки доброжелателей.
Впрочем, - и теперь уже Давид Сорек не считает необходимым скрывать, - и Моссад, и другие израильские органы и общественные организации вели уже тогда всевозможную работу в Советском Союзе, несмотря на препоны и опасности. В частности, делегацию опекал атташе по культуре Консульства Израиля, сотрудник Моссада Элиягу Хазан, по-своему фантастическая личность. Вот что пишет о нём в своих воспоминаниях знаменитый профессор Барух Подольский, в то время – молодой подпольный сионист:
" Договорились о встрече в Музее изобразительных искусств…Это был атташе по культуре Элиягу Хазан. Польский еврей из Белостока, перебравшийся ещё в тридцатые годы в Палестину, сражавшийся там в составе Еврейской бригады в годы Второй мировой войны, он, естественно, интересовался положением евреев СССР. После долгого разговора Хазан пообещал давать мне литературу по Израилю. Так началась моя "подрывная" (с точки зрения КГБ) деятельность… В конце 1957 года Хазан был выдворен из Советского Союза – он посмел раздавать в Одессе значки и прочие сувениры из Израиля…"
Между прочим, будущий профессор во время фестиваля "вместе с подругой Лидой (ныне – женой) бегал в поисках израильтян, брал сувениры, пытался беседовать". Как и тысячи молодых и юных евреев Москвы. Благодаря фестивалю многие раскрепостились; ближе познакомиться с исторической родиной, изучать иврит стало интересно; возникали всё новые подпольные кружки. Цель, поставленная перед делегацией израильских сионистов, была достигнута.
Делегация Израиля приехала одной из последних и уехала одной из первых: просьба о дополнительных нескольких днях не была удовлетворена.

ПОСЛЕ ФЕСТИВАЛЯ
Неуклюжие действия советских властей по ограничению контактов с израильской делегацией дали обратный эффект. Многие русскоязычные израильские делегаты, да и сам Давид Сорек раньше, даже после дел "космополитов" и "врачей", с симпатией относились к стране, из которой приехали и которая сыграла ведущую роль в спасении мира от фашизма. Но милицейские цепи и стремление советских людей прорвать их запали глубоко в память и души молодых людей и заставили их по-иному взглянуть на жизнь за "железным занавесом".

С Шимоном Пересом
После возвращения на родину руководители и делегаты, естественно, рассказали и написали о своих впечатлениях, о волнующих встречах с еврейской советской молодёжью и о препятствиях, которые им приходилось преодолевать. И немедленно последовала реакция: три центральные советские газеты опубликовали гневные статьи: в "Комсомольской правде" – статья Б. Гурнова "Басни израильских брехунов и их жертвы"; в "Литературной газете" – "Трагедия обманутых" Л. Шейнина; в газете "Труд" – "Пропагандистские сирены и израильская действительность" А. Димина. Авторы обрушились на Израиль, делегацию, лично Давида Шорха. Речь в статьях шла о израильских "брехунах", заманивающих доверчивых советских евреев, о трагедии тех, кто поменял родину на "рай" земли обетованной и т.д. Это был первый залп последующей почти тридцатилетней антисионистской канонады в советской печати, направленной против еврейского государства и репатриации советских евреев. Но и эта пропагандистская компания дала обратный результат.

Президент Израиля И. Герцог награждает Д. Сорека
В 2007 году отметили сорокалетие открытого сионистского движения "отказников". Ни в коей мере не умаляя важности этого движения и мужества этих людей, Давид Сорек обращает внимание лишний раз, и просил это подчеркнуть, что нельзя забывать и той огромной работы, которую проводили израильские дипломаты, Моссад, другие еврейские организации. Подпольно и полуподпольно распространяя сионистскую литературу, зажигая и поддерживая в евреях чувство национального достоинства, они подготовили последующий "выход из подполья". К 60-м годам было также подготовлено общественное мнение и защита за рубежом и окрепли новые веяния, вроде движения "шестидесятников", в среде советской интеллигенции. Стала возможной публикация "Бабьего яра" Евгения Евтушенко. Умножались контакты и возможности выезда.
Лишь со временем стало ясно, что Всемирный фестиваль, прошедший под лозунгом: "За мир и дружбу", скорее способствовал поляризации , и не только молодёжи, как на социальной, так и на национальной основе. Грандиозное шоу породило одну из первых трещин в железном занавесе, позволившую в будущем прорубить окно, через которое, к примеру, уже в 1973 году смогли "выбраться" 13 тысяч наших соплеменников. Так что, по мнению Давида Сорека, сегодня еврейский народ может вспомнить Шестой Всемирный фестиваль только добрыми словами. Давид Сорек в офисе Беэр-Шевы в 2000-м году. На стене - фото: он с Д. Бен-Гурионом
В дальнейшем Давид Сорек посвятил всю свою неутомимую энергию делу репатриации и обустройства евреев из СССР и СНГ. Эта его деятельность оценена по достоинству: ему присуждена Премия Президента Израиля, его имя занесено в Золотую книгу страны. И сегодня Давид Сорек продолжает делать много доброго и полезного для людей. От души поздравляем достойного ветерана и его друзей по делегации с полувековым юбилеем их успешной международной миссии.

Михаил Ринский (972) -3 -6161361 (972) 54-5529955

rinmik@gmail.com
mikhael_33@012.net.il















.